— Так, так, сегодня уже поздно, мне уезжать надо… — До окончания рабочего дня было еще больше двух часов. Но хозяином положения был он. — Завтра. Договорись с моей секретаршей.

Если бы Женя не была так удручена, она не попалась бы в виртуозно расставленную ловушку, сообразила, что Гончаренко специально хочет ее разозлить. Именно он загнал ее в угол и намеревается еще получить удовольствие от ее унижения.

— Завтра меня не будет… — Женя не смогла бы внятно объяснить, почему так сказалось.

— Смотри, смотри, я ведь могу и подписать…

— Отлично, подписывай.

Эта фраза вытекала из предыдущей, сказанной спонтанно, без расчета. Если, конечно, заявление об уходе было написано не для того, чтобы набить себе цену. Но Женя презирала кокетство в таких делах. Ведь даже тогда, когда невыносимо долго тянулось неназначение, она не стала подыгрывать себе руками, хотя один из авторов звал в свой журнал заведовать прозой. Никому об этом тогда не сказала.

— Ну что же, я подумаю…

Женя первая положила трубку. Не верилось, что все это происходит на самом деле. Когда умирает близкий человек, инстинкт самосохранения не допускает эту весть до сердца в полном ее трагизме и безвозвратности. Сознание коснется и сразу отпрянет, как от жгучей, холодной воды.

Прежняя жизнь умерла, скоропостижно умерла. И чтобы не исчезнуть вместе с ней, Женя заставила себя об этом не думать. А что тогда делать? Начать собирать вещи? Выдвинула ящик письменного стола, забитый копиями и вариантами старых, теперешних и будущих планов, принялась их рвать и выбрасывать. Синяя полиэтиленовая корзина — в сберкассах такие используют для разведения пальм, фикусов и азалий — быстро заполнилась. Женя умяла бумаги, но вошло еще совсем немного.

Принялась за вступительную статью, которую Аврора принесла днем — посоветоваться. Добросовестно прочитала страниц пять, но не могла бы сказать даже, к какой книге писалось это предисловие. Да и зачем Авроре теперь ее мнение — книгу сдавать нескоро, уже без нее. Нет, лучше собрать хотя бы часть своих вещей — за один раз ведь не унести…

Присела на корточки перед шкафом, отведенным для подаренных авторами книг, которыми она не хотела засорять домашние полки. Придется теперь забрать…

С трудом разогнувшись, Женя подошла к письменному столу, включила настольную лампу. И комната, которую она любила в эти сумеречные часы — когда не бывает совещаний, когда редакторы заглядывают только для того, чтобы отпроситься пораньше, когда телефон звонит редко — опытные авторы знают, что часов в пять все издательства вымирают; когда можно без спешки читать, писать, когда составление планов, ответы на письма доставляют удовольствие — эта комната вдруг превратилась в камеру, в замкнутое пространство, из углов которого наступает темнота, сначала уменьшая светлый круг от лампы, а потом готовая поглотить и тебя, если ты сейчас же, сию же секунду отсюда не вырвешься.

Схватив в охапку сумку, плащ, Женя нажала кнопку на шляпке настольной лампы и выскользнула из своего кабинета. В коридоре никого не было, и она опрометью выбежала из издательства. Быстро зашагала к метро, но пришлось остановиться, чтобы повязать голову шелковой косынкой — заныли уши. С тех пор, как продрогла на похоронах Кайсарова, они болят даже от легкого ветерка. Заодно надела плащ, перекинула через плечо сумку и тут заметила, что забыла переодеть туфли — на ногах остались черные лаковые лодочки. Представила возвращение, встречу с Гончаренкой… И пошла вперед.

Не все же у нее отняли. Большинство людей знать не знают о Женином крахе, видят в ней просто молодую женщину, просто человека. Вот девушка на плащ засмотрелась — наверное, хочет такой же сшить. Почему-то одежду замечают только дамы, а мужчины, те, кто кроме себя может еще кого-то видеть, обращают внимание совсем на другое… Конечно, не сейчас, когда один приветливый взгляд мог бы на чуть-чуть поправить настроение…

Вспомнилось совещание в Союзе писателей. Народу битком, но Сергеев, разжалованный директор — один, как прокаженный. Никто рядом не сел, ни слева, ни справа. «И вокруг меня сейчас такой же вакуум», — подумала Женя и сразу одернула себя: никто же еще не знает, что она безработная. И узнают — что изменится? Ну, длинный седоватый хлыщ не будет перед каждым праздником проникать в кабинет и воровато вынимать из портфеля цветы — начал-то он с коробки «Первый бал Наташи Ростовой», которую Женя решительно не взяла. Так не видать бы его больше никогда, ни его, ни его цветов, которые она тут же отдавала Валерии. Не получать больше поздравительных открыток от писательского начальника, который со слов Сергеева считает Женю лучшим редактором. На своем опыте ему в этом убедиться не удалось — там надо было либо все переписывать, либо издавать в первозданном виде. Хотя, может быть, мудрость — не самое плохое качество редактора? И этого не жалко. Рыночные отношения с экономической точки зрения — объективная закономерность, но в жизни Жени — нет уж, увольте. Как только чувствовала намек на расчет, как только понимала, что человек разговаривает с ее креслом, с ее маленькой властью, она становилась любезна, старалась как можно точнее выполнить свои служебные обязанности и больше никогда его не видеть.

Потери невелики, да это даже и не потери. Если из тесной коммунальной квартиры вынести шкафы и шкафчики, загромождающие кухню, коридор, комнату, если убрать тазы, снять веревки, выбросить старую неработающую радиолу, шаткие табуретки, то можно испытать счастье только от появившегося простора. И заполнять его нужными, красивыми и удобными вещами не торопясь. Всего одну бумажку написала — а сколько хлама можно теперь из головы выбросить!

Не надо бояться звонка бывшего крупного партработника, непременно намерившегося переиздать свою книгу, никому, кроме него, не нужную. Но ведь так прямо пожилому человеку не скажешь. Да и когда он был у власти, то помогал кое-кому из хороших людей, если сверху не было команды громить, поправлять, притеснять. Гончаренко отказать ему боится — вдруг у того цековские связи остались. Вот и крутись, мямли насчет загруженности планов или рассмотрения на редсовете. А старик настырный, с партийными замашками, на идеологическую значимость своего труда напирает. «Вы сами, пожалуйста, прочтите. Мне ваше личное мнение очень важно…»

В метро спускаться не захотелось, и Женя пошла пешком, с удивлением и удовольствием глазея по сторонам. Новая, необычная осень! Вот, оказывается, из каких цветов составлен ее колорит: желтые, красный и зеленые мазки кленовых, осиновых, дубовых листьев, черная чугунная решетка, белые колонны дворянской усадьбы, юсуповской. И серое вечернее небо.

Куда эти люди так торопятся? Нерадостная спешка. Рабочий день кончается, домой идут по своим, никем не навязанным делам. Да, более хмурые лица бывают только по утрам, когда в давке едут в автобусе, на метро. Опаздывают и знают, что опять попадет от начальника или даже премии лишат за такое преступление. Женя всегда удивлялась зависимости своих сослуживцев от денег. Разумно не объяснить, почему одна коллега всегда стреляет десятку до зарплаты, но как только приходят торговки ювелирными побрякушками или уточняют очередь на «жигули» — она первая.