Не успокаивало на этот раз и Бульварное кольцо. Почему такой противный осадок от встречи с Рахатовым и Гончаренкой? По привычке все анализировать Саша принялся искать сходство между этими такими разными деятелями и вскоре вычислил, что и тот и другой ассоциируются у него с Женей. Она с ними встречается, доверчиво разговаривает, она думает, что от них зависит ее жизнь, а ведь им обоим на все наплевать, на все, кроме своих не очень крупных дел. Она сама не понимает, отчего живет на натянутых нервах. Воннегут назвал бы ее издательский мир «гранфаллоном», мнимым единством людей, бессмысленным по своей сути и с точки зрения Божьего промысла. Сколько лет, обид, слез понадобится ей, чтобы в этом окончательно убедиться?

На такой службе с Женечкиной искренностью, с ее неумением закреплять позиции и нежеланием использовать слабости и ошибки других, хотя она их отлично видит, — хорошо быть не может. Но ведь Андрея можно одернуть — терпит же он космонавтшу, которая из вредности все поперек ему говорит и делает, однако встречи на посольских коктейлях оказываются вполне конвертируемой валютой. А Женя только добросовестно вкалывает. Четко работает редакция — ну и что?

А Рахатов? Вон как Андрей вокруг него заплясал… Мог бы отстегнуть от этого расположения хоть кусок для Женечки. Не догадывается? Конечно, у него компьютер внутри, который и руководит деловой активностью, не обременяя совесть. И компьютер-то фальшивый, советский. Женю оценить как следует не сумел!

Благородное негодование было кстати. Саша распалился, собирая материал и на Рахатова, и на Гончаренку, очень в этом преуспел, но мысли о Жене не отпускали: она-то всегда переносит критику на себя.

Обычно женщины сами проявляли инициативу. Когда к Саше приходила в гости однокурсница или просто знакомая, он был готов, что после выпитого кофе и разговора ни о чем и даже нескольких поцелуев они разойдутся — все на ответственности дамы. Он считал себя благородным разбойником, который грабит только злых и богатых, применительно к женщинам — только плохих, только нечистых. Чистота внушала страх. Откуда возникло это идиотское представление, почему любовь ассоциировалась с разбоем, с военными действиями? Он не понимал, что на самом деле был не нападающей, а обороняющейся стороной. И очень плохо обороняющейся. Он сам и был жертвой разбоя.

С детских дворовых времен он усвоил нелепое представление о том, что надо обладать как можно большим количеством женщин, а в брак вступить как можно позже — к женитьбе относились как к отставке. Один приятель сообщил о своем решении жениться с видом полной обреченности, так, как говорят: иду в армию или даже: сажусь в тюрьму. Саша его дружески успокоил: «Ну, ты же все равно будешь с другими бабами гулять». И тот чуть не со слезой в голосе согласился: «Да. Но теперь уже главным образом с замужними».

Саша все время считал: он не трогает Женю, не вмешивается в ее жизнь — и это лучшее, что он делает для нее. И только сейчас увидел, только теперь понял, что ее нужно защищать.

33. ЕЕ НУЖНО ЗАЩИЩАТЬ

Прежний директор оставлял свой кабинет редко, считанные разы в году, когда, например, вместе со свитой обходил трудящихся в предпраздничные дни с одинаковыми для всех шуткам и-прибаутками, которым угодливо смеялись и производственные службы, и редакторы, фыркавшие после: «Какая пошлость!»

Новый сам ходил в партбюро платить взносы, вместе со всеми обедал в столовой и даже заглядывал в некоторые кабинеты, не в комнаты, где сидели рядовые сотрудники, а в кабинеты завов.

— Альберт Авдеич, мы тут с Рахатовым задумали сборник для Америки составить. Вот список авторов. Дайте команду кому следует, чтоб сделали библиографические справки на каждого. А текстами и переговорами мы уж сами займемся. — Отдав распоряжение, Гончаренко не поторопился уйти. — Да ты садись, чего вскочил-то! — Потрепав по плечу Альберта, он и сам стал устраиваться в старинном кресле с высокой прямой спинкой. Ноги разъехались в разные стороны, тело сползло на край сиденья, и в таком положении — то ли лежа, то ли сидя, он предался воспоминаниям: — Я в железнодорожном поселке родился и вырос. Мои родители были люди простые. Отец все твердил: «Учись, сынок, хорошо. Будешь начальником станции».

Альберт Авдеич, воспринявший «ты» как знак расположения, с готовностью подхихикнул:

— Ну, вы теперь, можно сказать, начальник железной дороги…

Андрею это сравнение показалось слишком заниженным, он нахмурился, глубоко сел в кресло. Не ушел. Альберт стал отчаянно соображать, как бы загладить свою бестактность, но от страха в голову вообще ничего не приходило.

— Нам надо укреплять патриотические начала, — после угрожающего молчания строго заявил Андрей.

Объяснять, что это такое, не понадобилось. Его собеседник был готов абсолютно на все, лишь бы исчезла отчужденность между ним и директором, которая появилась по его собственной глупости.

— Мне надо взять человека, — отрезал Андрей.

Альберт съежился, заерзал на стуле, нижняя губа у него отвисла. Хотел что-то сказать, но из горла вырвался только сип.

— Да нет, успокойся, — снисходительно засмеялся Андрей. — Не на твое место. Пока.

Альберт Авдеич с видимым облегчением принялся переставлять два пластмассовых стакана с остро отточенными карандашами. Больше занять руки было нечем — на столе кроме этих стаканов и трех молчащих телефонов ничего не было.

— Так на какую редакцию его посадить? На место космонавтихи?.. — Андрей очень искусно и натурально делал вид, что размышляет именно сейчас. — Да нет, эту стерву нам не сковырнуть, уж очень защищена… Народы СССР… Тоже сложно, да и редакция не ключевая…

Альберта вовсе не удивило, что рассматриваются такие разные возможности, что профессиональная подготовка претендента не имеет значения. То, что директор доверяет ему — вот что было для него важно.

— Редакция Селениной тут бы подошла, — задумчиво, как бы про себя проговорил Андрей.

— Но она же ваша приятельница?..

Этот непосредственный, наивный вопрос из эфемерной области морали и нравственности не рассердил Андрея, ведь не было сказано главное: что к Жене нет никаких претензий по работе, что в ее редакции нет склок, что книги выходят достойные…

— Придется для дела и через личные отношения переступить, — назидательно произнес Андрей и, осознав, что добился желаемого, уже спокойно продолжил: — Это парень отличный. Он пока в «Литературной молодежи» служит, но очень перспективен. Правда, он недавно приложил Бродского с некоторым перехлестом, это, конечно, тактическая ошибка, но по сути-то он прав…

Альберту было легко согласиться — он едва ли читал хотя бы одно стихотворение нобелевского лауреата.

— Это не за него ли дочка нашего великого замуж вышла? — Альберту не терпелось продемонстрировать свою осведомленность. Он позволил себе выйти из-за стола и пересесть на соседний с Гончаренко стул:

— Так ты его знаешь? — И уже как со своим Андрей посплетничал: — Он до этого был женат и у него даже что-то родилось. Но они, конечно, его благополучно развели. — Уходя, как бы между прочим, сказал главное: — В общем, надо готовить ситуацию. Почитай книжки, которые в ее редакции выходят — что-нибудь всегда можно найти. Ну, за работу!