с луком и хлебом, который уже сутки провел в холодильнике. Они становятся мало того что резиновыми, они еще немного пованивают. Вроде бы просто луком, ничего особенного, но все равно нехорошо.

Смешно, что я рассказываю об этом так подробно и сладострастно. Но я увлекался жаркой котлет действительно в полную сласть. Мне это нравилось. И какой-нибудь глубокий психолог опять, наверное, скажет, что в этом была какая-то замена сексу. Возможно, он будет прав. Но какая разница? Давно это было.

Иногда мне даже поручали запечь к гостям большой кусок мяса – если такой кусок удавалось раздобыть. И мама с папой с гордостью говорили, что вот это мясо или вот эти котлеты – а котлеты могли быть вполне гостевыми, особенно если добавить в них кусочки чернослива, – «готовил наш Денисочка». Все ели и нахваливали. И я, как ни смешно, не видел в этом ничего странного или неправильного.

Гости приходили часто, я уже об этом говорил. Папины друзья детства, художники, актеры – пожалуй, всё. Когда папины книги стали переводиться за границей, появлялись и переводчики. Но странное дело! Иногда мне кажется, что в нашем открытом, полном гостей доме всегда было так шумно, так интересно, так весело, а иногда совсем наоборот – что гостей было много, гости приходили часто, но это были всё одни и те же люди, и разговаривали они всегда об одном и том же, и ничего интересного. Какая-то внезапная неблагодарность с моей стороны.

Тем более что люди встречались совсем необыкновенные. Мягко говоря, эксцентричные. Например, прекрасный детский писатель Геннадий Снегирев, автор чудесных книг о рыбках и осьминогах. Он был, наверное, сильно тронутый, и сам говорил об этом с гордостью и лихостью: «Если хочешь получить диагноз, для этого нужно всего две вещи. Первое: говорить всю правду, одну только правду. Второе: при этом все время повторять, что ты совершенно здоров. Я так и делаю. Говорю доктору: «Чувствую себя отлично, пишу лирическую повесть из жизни дальневосточных крабов!» Чистая правда! И хрен со мной милиция что сделает – я псих со справкой!» – и радостно хохотал. Иногда рассказывал совсем уж какие-то несусветные истории про свои пьянки, но уж ладно.

Как-то Снегирев позвонил моему папе и сказал: «Дядя Витя! (он был моложе на двадцать лет). Дядя Витя, я такую закусь раздобыл! Ни в жисть такой не пробовали! Из экспедиции привез! Дядя Витя, берите бутылку и приезжайте!» Папа взял бутылку водки, взял меня (мне было лет тринадцать), и мы поехали. Приехали. В комнате Снегирева было по-нищенски пусто. Кровать, кухонный стол, пара табуреток, и всё. И пахло чем-то непонятным, но животным, что-то среднее между псиной и кошатиной. «Ну и где твоя закуска, Гена?» – спросил папа. «Вот!» – весело закричал Гена и вытащил из-под кровати старый сухой аквариум. Там прыгали какие-то зверьки – то ли крупные мыши, то ли маленькие морские свинки. Гена объяснил: «Сирийские степные хомячки! Прекрасно идут под водку! А ты, Дениска, айда на кухню, попроси у соседей ножичек!» – и он схватил хомячка и сделал вид, что у него слюнки текут.

Разумеется, папа дал мне три рубля и послал в магазин за колбасой и хлебом. Вот так я первый раз в жизни увидел хомячков. Это был 1964 год примерно.

Несколько раз папа брал меня с собой, когда ездил в гости к художникам. Сильно выпивали. Иногда и мне доставалось чуточку. Однажды мы ехали откуда-то то ли с Университетского проспекта, то ли с Ломоносовского, где жил один из них. Мы ехали догуливать еще к какому-то художнику, который говорил: «Едем ко мне, Марина будет очень рада». Марина – это была его жена. Он был сильно пьян. А я, хотя мне было всего лет четырнадцать и мне ужасно нравилось это путешествие от застолья к застолью, – я все же про себя немножко хмыкнул и подумал: ну да, в два часа ночи пьяная компания заявится, она будет так рада, ну просто счастлива… Мы спускались по Метромосту, и папа сказал: «Хотите, я вам покажу, как едет пьяный?» И стал вести машину какими-то сумасшедшими кругалями и спиралями. Слава богу, не было милиции, и слава богу, мы ни во что не врезались.

Интереснее всего было, когда отмечались праздники. Помню один Новый год, когда мама с папой позвали очень много народу. И папиных друзей, и мамину сестру с мужем, и кругом висели плакатики с новогодними пожеланиями, которые сочинял папа, а рисовал я. Папа читал вслух стихотворные тосты, посвященные каждому гостю. Например, другу детства Жене Крейнину: «И вот ко мне пришел Евгений в ночь новогодних развлечений!» и так далее. Это было мило и приятно.

Но чаще всего в Новый год родители уходили то ли в какие-то неизвестные мне гости, то ли в Дом литераторов, а мы оставались праздновать с бабушкой Ритой.

Хотя нет, в Дом литераторов мама с папой уходили на старый Новый год.

Это был большой праздничный вечер. Показывали какой-нибудь редкостный иностранный фильм, чаще всего комедию, иногда даже был маленький концерт. А потом все шли в рестораны (в здании ЦДЛ их было два), где уже были накрыты столы. Билеты туда стоили довольно дорого, потому что в стоимость билета входило обильное угощение и питье. А ресторан – чтобы просто себе заказать – не работал. Но эти дорогие билеты было совершенно невозможно достать. Записываться надо было заранее. Это считалось очень престижно, потому что на этом старом Новом годе нет-нет да и попадались какие-то писательские знаменитости. Кажется, некоторые из них ходили туда специально – не просто чтобы повеселиться, но и, так сказать, украсить собой праздник. Хотя, конечно, влезть в голову человека 1960-х годов довольно трудно. Может быть, кому-то и в самом деле было весело. Хотя вот Трифонов во «Времени и месте» описывает это пиршество с тяжелой тоской. Но самое смешное, что у дверей Дома литераторов стояли люди и спрашивали, нет ли лишнего билета. Потому что Дом литераторов был очень лакомым местом, почти недоступным для непосвященных. Вход туда был строго по писательской книжечке, по удостоверению члена Союза писателей или члена Литфонда. Но практически все советские писатели автоматически были и членами Литературного фонда, поэтому отдельно такой книжечки, наверное, ни у кого не было, разве только у Пастернака, которого, как известно, за роман «Доктор Живаго» исключили из Союза писателей, но оставили в Литфонде. Все помнят это историческое объявление в газете «Вечерняя Москва» о том, что правление Литературного фонда извещает о смерти писателя, члена Литфонда Пастернака Бориса Леонидовича.

Простому смертному проникнуть