и не стал, и я хорошо помню, как одна дама из числа его друзей, отчаявшись втолковать ему, как изменились общественные оценки и общественное поведение за пять лет, которые он провел в заключении, махнув рукой, сказала: «Ну что с тобой толковать — ты же человек эпохи до Синявского и Даниэля!»[919]

Жил, как живется. Обрел покой в браке с И. Уваровой, оброс друзьями, был в их среде, — как вспоминает Г. Медведева, вдова Д. Самойлова, — «„общунчиком“, душой дружеской компании»[920]. И, — пишет в предисловии к однотомнику Д. знавшая его лично Л. Улицкая, —

этот способ существования в тоскливой атмосфере семидесятых-восьмидесятых был не капитуляцией, а утверждением права частного человека распоряжаться своей жизнью по своему усмотрению. Он, если можно так выразиться, «инкапсулировался», но капсула эта нисколько не напоминала ракушку моллюска или скит отшельника — она была полна чтением, переводами мировой поэзии, общением с избранными друзьями, тем интеллектуальным содержанием, которое мало зависит от предлагаемых жизнью обстоятельств. Это был оазис плодотворного тепла и взаимной поддержки.

Так и есть, наверное. Особенно если учесть надпись, которую сделал Ф. Искандер на своей книжке, подаренной Д.:

Сердце радоваться радо

За тебя — ты все успел,

Что успеть в России надо:

Воевал, писал, сидел!

И совсем напоследок. Рассказывая о своем друге и друге своих друзей, Г. Медведева напомнила, что еще 2 июня 1960 года, то есть задолго до всего,

на полуподпольных похоронах Пастернака Синявский и Даниэль выносили из переделкинского дома поэта крышку его гроба[921]. Фотография эта широко известна: преемники в непокорности, пошедшие дальше в неподчинении установкам официального режима. Эстафета, видимо, не была случайной, воспринятой именно из пастернаковских рук[922].

Соч.: Говорит Москва. М.: Моск. рабочий, 1991; «Я всё сбиваюсь на литературу…»: Письма из заключения. Стихи. М.: Общество «Мемориал»; Звенья, 2000; Свободная охота. М.: ОГИ, 2009; Проза. Стихи. Переводы. М.: ОГИ, 2018.

Лит.: Цена метафоры, или Преступление и наказание Синявского и Даниэля. М.: Книга, 1989; Панн Л. Юлий // Октябрь. 1995. № 12; Медведева Г. «Существованья светлое усилье» // Знамя. 2001. № 2; Уварова И. Даниэль и все все все. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2014.

Дар (Рывкин) Давид Яковлевич (1910–1980)

Его книги в потоке времени не уцелели, но сохранился образ. Вроде даже комический:

маленький черный славный человек с трубкой, муж Веры Пановой (А. Гладков)[923].

Маленький, круглый, рыже-всклокоченный и крупно-морщинистый, со шкиперской трубкой в прокуренных зубах, пыхающий клубами дыма и непрерывно кашляющий… (Д. Бобышев)[924].

Нос картошкой, губчатый, да и все лицо как бы из вулканической пемзы. Длинные волосы, огромный рот, во рту — гигантская трубка, увесистая и постоянно чадящая ароматным трубочным табаком. Дыхание хриплое, астматическое. Движения порывистые, как бы сопротивляющиеся болезни сердца и легких. Речь рассыпчата, невнятна, как бы с природным акцентом, не с акцентом иностранца, а с оттенками пришельца откуда-нибудь с гор, пустыни, словом — из мира одиночества (Г. Горбовский)[925].

В общем, — как сказал хорошо знавший его С. Довлатов, — «вздорный и нелепый, добрый и заносчивый, умный и прекрасный человек. Может быть, последний российский чудак»[926].

И. Бродский, возможно, и польстил Д, в одном из интервью назвав его «прозаиком не прочитанным», ибо «для ленинградцев его писательское дарование заслонялось гениальностью его личности»[927]. Но книги у Д. действительно были. Была и биография: рано начав печататься, он еще в 1933-м в числе 120 советских писателей вместе с Горьким участвовал в поездке на строящийся Беломорканал, издал антифашистский памфлет «Господин Гориллиус» (1941)[928], войну прошел на Ленинградском фронте, получил боевые награды, был ранен и, уже выздоравливая, в Молотове (ныне Пермь) познакомился с никому еще не известной В. Пановой, которая тогда же стала его женою.

После войны книги у Д. тоже выходили, так что в 1948 году он станет членом Союза писателей, тогда же руководителем ЛИТО «Голос юности» при Доме культуры профтехобразования, и возня с молодыми талантами неожиданно на без малого двадцать лет окажется главным делом его жизни.

Заседания студии проходили в ДК, но чаще, — вспоминает Г. Горбовский, — встречались «в шикарной многокомнатной квартире на Марсовом поле», где у мужа многократной сталинской лауреатки была своя

комната малюсенькая, узкая, о которых говорят — «скважина». Почти всю площадь кабинета занимает необъятная тахта под засаленным ковровым покрывалом. На этой тахте он, как футбольный мяч на поле, подвижен, увертлив. Имеет под рукой чайные принадлежности, а также графинчик, сладости, дешевую колбасу — это все угощения для кружковцев, для себя — капитанский табак. О ваших стихах говорит, откинув голову назад, вынув трубку изо рта и чуть ли не плача — то ли от восторга, то ли от разочарования, то ли от едкого табачного дыма[929].

И о чем только не заходила речь на этих посиделках с В. Соснорой, А. Кушнером, В. Марамзиным, И. Ефимовым, Д. Бобышевым, О. Охапкиным, К. Кузьминским, десятками других постоянных и случайных собеседников Д.! Предав, — по выражению Г. Горбовского, — «анафеме литературные рассуждения о любви, о патриотизме, о войне и мире <..>, словоблудие и пресловутую риторику», Д., — как подтверждает С. Довлатов, — «внушал, что литература — занятие подпольное, глубоко личное, требующее от художника особого психического склада», и «из всех наших литературных наставников Дар был единственным убежденным модернистом…»

Хотелось бы, разумеется, знать, как эти убеждения и этот образ жизни соотносились с позицией его сановной жены; ведь, — как вспомнил Д. в письме С. Довлатову из Иерусалима в Нью-Йорк, — «Галина Серебрякова, Леонид Соболев, Александр Дымшиц, Всеволод Кочетов, Николай Грибачев — все они бывали у нас в доме»[930]. Во всяком случае, — говорят современники о Пановой, — «оставаясь в тени, она не мешала ему защищать Зощенко, Пастернака, Бродского, Солженицына, а в начале 70-х — диссидентствующую ленинградскую молодежь»[931]. Рассказывают, например, что Д. будто бы специально приезжал в Переделкино, чтобы извиниться перед Б. Пастернаком за выступление своей жены на позорном судилище осенью 1958-го, и извинение будто бы было принято. И точно известно, что Д. был активным участником кампании в защиту И. Бродского, 19 мая 1967 года направил в адрес IV съезда писателей (делегатом его, кстати сказать, была В. Панова) открытое письмо с требованием «назвать своим подлинным именем такое явление, как бюрократический реализм, которое у нас стыдливо и лицемерно называется социалистическим реализмом», а 13 ноября 1969 года обнародовал свое заявление с протестом против исключения А. Солженицына из СП СССР.

Здесь же, хотя и без всякого желания, придется, видимо, упомянуть