Эгир был тяжело ранен, и она не хотела его оставлять, поддерживая ускользающую жизнь, так что Рему оставалось только бежать. Когда он поднялся на холм к старому кладбищу, то невольно обернулся на зияющую в небе рану. Нидхёгг никуда не торопился, и его чудовищные когти с диким скрежетом крошили образовавшийся на реке лед. Рем, дрожа, отвернулся, подумав, что если он увидит Червя Корней целиком, то умрет на месте от страха. Эта картина казалась ему нереальной, каким-то кошмаром или видением. Он не мог поверить, что полумифическое чудовище вот-вот вырвется из Утгарда и разнесет город.

Сережка Локи на веревочке перевернулась и била его по спине, словно подгоняла, хотя Рем и так бежал со скоростью поезда.

По всему городу то там, то здесь раздавалась одна и та же мелодия, заставляющая драугров вылезать из щелей и слепо следовать за звуком, словно за дудочкой Крысолова. При этом они теряли агрессию и даже не обращали внимания на проходящих мимо людей, если те были достаточно осторожны. Где-то недалеко от Биврёста Рем наткнулся на баррикаду и чуть не получил пулю от перепуганного юного солдатика.

– Идиот, я человек! – заорал Рем, указывая на дыру от пули в деревянном ящике баррикады в полуметре от себя. – Лучше за дорогой следи!

– Приказано никого не пускать!

– Я от Матери Гиафы, – рыкнул Рем, – если ты меня задержишь еще на секунду, нас всех сожрет дракон!

Солдатик открыл и закрыл рот, но Рем не стал ждать, пока он сообразит, юркнул между ящиками вниз и спрыгнул на мостовую. Пробежал еще квартал и наткнулся на апатично стоящих в сквере драугров. Биврёст был в двух шагах: Рем видел одну его башенку. Обходить – это потерять как минимум еще полчаса, ведь рядом все было перегорожено заборами. Он лихорадочно озирался, ища хоть какую-то зацепку, какую-то щель, в которую мог бы пролезть. Драугры начали принюхиваться. Рем весь взмок.

– Эй, – вдруг окликнули его откуда-то сверху.

Рем вскинул голову, и ему на лицо упал тяжелый кусок ткани. Из окна третьего этажа высунулся острый старушечий нос.

– Мне на ту сторону надо!

– Лезь! – зашипела старуха, указывая на две простыни, связанные вместе и исчезающие в недрах квартирки.

Недолго думая, он, пыхтя, кое-как забрался наверх. Перекинув дрожащие от страха и усталости ноги через подоконник, понял, что оказался в тихом старушечьем жилище, состоящем сплошь из воспоминаний, горечи и тихой надежды. С массивного комода на него строго взглянул рыжеусый молодой военный. Фотокарточка была старой, перевязанной черной лентой.

– Ты залез? – Из кухни раздалось какое-то бряцание. – Отвязывай простыню и иди сюда.

Рем с трудом распустил узел, привязанный к батарее. Неловко зайдя в кухню, он увидел, как старушка двигает стол, заставленный тем, что было на подоконнике.

– Давай сюда, сейчас приделаем. – Рем отдал ей простыню, и она ловко повязала ее к батарейному стояку и перекинула наружу. – Вот так. Давай, дружок.

– Спасибо, бабуль, – запоздало пробормотал Рем, уже свесившись с опасно покачивающейся простыни.

– Давай уже, я тебя держу.

Спускаться было страшнее, чем подниматься, поэтому Рем пялился в потрескавшийся кирпич. Нащупав ногами землю, он счастливо выдохнул и подергал за простыню-веревку, показывая, что все в порядке. Простыня мгновенно взлетела на третий этаж, и из окна высунулся острый нос. Старуха махнула ему рукой на прощание и захлопнула окно. За это Рем и любил Хеймдалль: никогда не знаешь, кто тебя предаст, а кто поможет.

Биврёст был совсем близко. Рем почти без труда проскользнул мимо военных, которые были заняты большой кучкой драугров. Ползком он преодолел последние метры до забора, вздрагивая от любого резкого звука, и юркнул в кусты сирени рядом с тяжелым старым кленом, задыхающимся у обочины. Тяжело дыша, Рем похлопал себя по груди, успокаивая сердце, и быстро огляделся, выискивая способ перелезть через высокий забор. Клен подошел идеально. Измазавшись в смоле, Рем долез до толстой ветки и скептически оценил расстояние до забора. Стянув куртку, он забросил ее первой, чтобы не мешалась. Выбирать было не из чего: сцепив зубы, он раскачался, сотрясая дерево до основания, и, взмыв на мгновение в небо, перелетел через забор. Приземлился на цветочную клумбу и почувствовал острую боль в руке. Все-таки одна из пик его зацепила и оставила длинную кровоточащую полосу от плеча до запястья. Кровь уже начала стекать по пальцам. Помотав головой, он подхватил куртку и прихрамывая поплелся через огромную территорию Биврёста к главному входу.

Возле распахнутой мастерской он остановился как вкопанный. Ему же надо как-то выкорчевать эту табличку. Перевернув мастерскую, Рем остановился на топорике, который заткнул за куртку, повязанную на поясе.

Под его грязными кроссовками ломалась замерзшая трава и хрустел свежий лед. Рука горела огнем, нога тоже ныла при каждом шаге – должно быть, он ее вывихнул при падении, а ведь еще надо было вернуться к Ифингу. Усталость била в голову, растекалась по позвоночнику, делала мышцы кисельными и заставляла двигаться все медленнее. Мягкая гравийная дорожка провела Рема мимо огромных оранжерей к аллее с разномастными деревьями. Но его внимание привлекло лишь одно дерево, старое, крепкое, мощное. Ясень. Его темно-зеленые листья и кора отливали серебром. Рему вдруг захотелось заплакать, потому что ясень весь был в соцветиях и готовился вот-вот расцвести. Почему-то это напомнило ему о матери. Он почти не помнил, как она выглядела: ее образ постепенно ускользал и стирался, а фотография, которую он успел забрать с собой из дома, давно потерялась. И этот ясень был будто из прошлого, из тех дней, когда он чувствовал себя в безопасности, когда он был окружен любовью и заботой, а не занимался вечным выживанием. И Рем понял, что хочет это вернуть. Любой ценой.

– Эй, пацан, ты как сюда попал? – Рем вздрогнул. Его окликнул патрулирующий территорию академии даже не военный – полицейский. – А ну иди сюда!

Рем понимал, что у него нет времени объяснять, и сиганул через кусты мимо патрульного.

– Фарман, лови его! – заорал полицейский. – А вдруг он чумной?

Рема сграбастали огромные руки. Он завизжал и закрутился, вырываясь, благо опыт имел огромный. Напоследок укусил за волосатые пальцы.

– Шульц, Шульц, он меня укусил! Укусил! – заверещал Фарман.

– Что тут происходит? – рявкнули так громко, что даже Рем, который собирался укусить Фармана еще и за ногу, застыл.

Очень рослая и очень худая женщина в строгой твидовой юбке осматривала их с высоты роста так, что даже полицейские испуганно переглянулись. Высокая прическа, визуально делающая ее еще выше, очки-половинки, идеально выглаженная блузка, презрительный взгляд и брезгливо скривившийся рот – Рем ее узнал. Мать