Нет! Папа! Не заставляй меня смотреть на это! Папа!

Я кричу внутри, воплю и не двигаюсь, только кусаю до крови свою ладонь, не издавая ни звука. Мне страшно открыть глаза. Страшно слышать глухие удары и смех. Хрип и кашель Рафаэля.

Папа… как ты мог? За что? За то, что он любит меня? За то, что ты этого сделать не смог? Папа, пожалуйста, вернись! Вернись и останови их!

Открываю глаза и вижу, что лицо Рафаэля всё в крови. Мужчины лупят его по животу, а он дёргается, сжимает губы, и наши взгляды встречаются.

Меня всю трясёт от ужаса. Это так чудовищно наблюдать за болью любимого человека, не имея шанса ему помочь. Это невыносимо. По моим щекам катятся слёзы, а я ничего не могу сделать. Я лишь лежу и смотрю в его глаза. Он улыбается разбитыми губами.

Остановитесь! Умоляю вас, хватит!

Кашляет кровью, и я наблюдаю, как его глаза затягивает мутной пеленой.

Пожалуйста! Не бейте! Не надо! Папа! Папа! Вернись! Прикажи им остановиться! Папа!

– Достаточно тебе или ещё хочешь? – Один из мужчин хватает его за волосы, а Рафаэль уже весь в крови. Его рубашка вся красная. Рафаэль даже не двигается, только хрипит, и из его носа течёт кровь. Он, как мягкая кукла, падает, когда они его специально с силой опускают, ударяя об пол головой.

Удары стихают. Шаги удаляются. Дверь хлопает. Боюсь вылезти. Боюсь, что сделаю хуже. Боюсь попытаться ему помочь. Это я виновата. Всё крутится вокруг меня, и лишь во мне кроется причина того, что мой любимый Рафаэль сейчас лежит едва живой в метре от меня.

Тихо. Слишком тихо. Решаюсь выползти. Выглядываю, осматривая комнату, наполненную вонью жестокости.

– Рафаэль… Рафаэль, – хриплю я, подползая к нему. Боже, это просто не передать словами, что они с ним сделали.

– Любимый мой, не умирай… я…я сейчас вызову скорую… не умирай. Прости меня… прости… не умирай, пожалуйста… – шепчу, обливаясь слезами, и хочу хоть как-то унять ту боль, которая сейчас изводит его сознание и тело.

Я не знаю, что мне делать. Куда бежать сначала. Я готова рвать и метать. Я готова драться. Я…

– Моя девочка, – его пальцы едва двигаются. Рафаэль приоткрывает заплывающие глаза и улыбается разбитыми губами.

– Что мне сделать? Как помочь тебе? – Прижимаюсь губами к его руке.

– Всё… нормально… прости меня за всё… я вернусь…

– Не важно это всё. Мне плевать на прошлое и на то, кем ты был там. Ты правильно сказал, я прощу тебя и найду только для тебя миллион извинений. Я люблю тебя. Я…

– Уходи… ты должна уйти… они вернутся за мной…

– Нет, я не могу, – мотаю головой, склоняясь над его лицом.

– Уходи, прошу тебя… Мира, уходи. Дай мне шанс вернуться… если они увидят тебя… они убьют тебя… уходи… я вернусь… жди меня… клянусь, что ты будешь моей… я вернусь… – Рафаэль слабо отталкивает меня.

– Как я могу уйти? Тебе нужно в больницу…

– Мира, если ты не уйдёшь, то я не смогу… не убивай нашу любовь. Жди меня… сделай вид, что ничего не видела… играй… я вернусь… уходи… мне больно смотреть на тебя… уходи… Я отключусь, пожалуйста…

Его глаза закатываются от боли, а я вою и скулю, целуя его в губы.

– Я буду ждать… всегда буду ждать…

Это так сложно взять и уйти, когда ему плохо. Отвернуться и уйти… я не могу. Отползаю, смотря полными слёз глазами на распростёртое тело Рафаэля, и не в силах отвести взгляда.

– Я отомщу ему. И не физически, а морально. Он сдохнет один, и никого не будет рядом. Клянусь, я никогда его не прощу за это… никогда, – тихо произношу, выбираясь из номера. Закрываю дверь, не зная, что меня ждёт теперь дальше без Рафаэля, и что будет с ним.

Поднимаюсь на ноги, и мой разум словно замерзает. Я машинально вхожу в свой номер, закрываю дверь и направляюсь в ванную. Смываю с рук и лица кровь, беру свой чемодан и выхожу из номера. Я прохожу мимо номера Рафаэля, словно ничего не случилось. Спускаюсь вниз и сдаю номер.

– Эмира, остановись, – раздаётся грозный голос за спиной.

Моё сердце никак не реагирует на это. Я поворачиваюсь к отцу и с такой лютой ненавистью смотрю в его спокойные глаза.

– Я не намерена с тобой разговаривать. Я жду Рафаэля, и мы выезжаем обратно в тюрьму, в которой ты меня запер, – сухо отвечаю.

– Я тоже не намерен поощрять тебя и твоё поведение в данный момент. Рафаэль не поедет с тобой. Теперь ты добилась своего, больше его не увидишь, – он ещё и улыбается. Чёрт, мне безумно противно быть в родстве с этим человеком.

– Почему? Где Рафаэль?

– Для тебя его больше не существует. И мне крайне неприятно знать, что ты опустилась до уровня улиц. Отмойся, Эмира, от тебя воняет грязью этого подонка.

Люди вокруг охают, слыша его слова, а я лишь в который раз убеждаюсь, что верно выбрала любовь в своей жизни.

– Я буду танцевать на твоей могиле. Я буду молиться каждый день, чтобы ты сдох в самых ужасных условиях и муках. Я желаю тебе смерти и той боли, которую ты причинил мне. Я уже даже не ненавижу тебя. Ты мразь, кусок дерьма, и мне насрать на тебя и на твои приказы. Пошёл ты в задницу, папочка. Если от кого и воняет падалью, так это только от тебя. А от меня пахнет любовью, о которой ты никогда не узнаешь.

Меня не волнует, что он сделает со мной после этого. Меня уже ничто не волнует, потому что моё, обливающееся кровью, сердце осталось там, в том номере, где я оставила полуживого любимого, избитого по приказу этого ублюдка, который смеет называть меня своей дочерью. Никогда. Это моя личная война, и теперь у меня есть цель, чтобы наказать его так, как никто его не наказывал никогда в жизни. Если, не дай бог, Рафаэль умрёт, то отец будет жалеть о том, что когда-то я появилась на свет.

– Эй, ты как? – На мои плечи ложится плед, и я поворачиваюсь в ночи к Сиен, вышедшей на веранду.

– Плохо, – тихо отвечаю ей.

– Никаких новостей?

– Нет. Уже неделя прошла, и ничего. Я даже не знаю, жив ли он, – и снова в моих глазах в который раз за все эти долгие одинокие дни скапливаются слёзы.

– Жив, конечно, жив, – подруга приобнимает меня за плечи.

– Он был в ужасном состоянии, и мне так стыдно за то, что послушала его. Я должна была убить отца. Хоть что-то сделать, а не ныть. Я…

– Мира, ты была в шоке. На тебя в последнее время свалилось много жестокости, и наблюдать за тем, как на твоих глазах пытаются убить тех, кто тебе дорог… И ты не должна винить себя, понимаешь? Рафаэль сам просил об этом. И он был прав. Если бы твой отец узнал о том, что ты это видела и слышала, то он бы сделал с ним что-то похлеще, – успокаивает меня она, но ей не удаётся.

Я постоянно мысленно проигрываю эту сцену и нахожу миллион вариантов остановить их. Я трусиха. Я ненавижу себя за то, что чётко исполнила просьбу Рафаэля, а теперь вот стою и не могу уснуть. Меня разрывает на части, и я каждый день пытаюсь жить дальше, а это неимоверно сложно.