И радуюсь, когда вижу, с каким азартом репетируют, а потом выходят к зрителям мои молодые коллеги. В «Загнанной лошади» я стою рядом с великолепными Алисой Богарт, Артемом Каменским, Сережей Данилевичем, Олей Толстецкой. В сцене, которую вы похвалили, мой герой впервые в жизни переживает любовную драму, иначе бы он не сказал: «В моей жизни не было безумства — одно смирение». Я на самом деле влюблен в Алису Богарт-Кароли. Спектакль заканчивается, и мое чувство к ней улетучивается. Но я всегда замечу другую очаровательную женщину и влюблюсь в нее, пусть ненадолго. Нет, я не сумасшедший, влюбленность — мое нормальное состояние. Именно ему я обязан своей жизненной силой.

ГАЗЕТА УТРО РОССIИ

16.02.1995

Поколение аутсайдеров, или Не все на продажу

Москвич Петр Кротенко поставил 14 спектаклей в разных театрах страны. Среди них — «Время ночь», созданный по одноименной повести Л. Петрушевской, на сцене Дзержинского театра (Нижегородская область) и завоевавший «Гран-при» на фестивале моноспектаклей в Перми в июне 1995 г. 37-летний режиссер убедился на собственном опыте, какое неприятие у нынешних директоров театров вызывает сама идея — постановка современной интеллектуальной пьесы.

— С 17 по 26 июня в Любимовке, в бывшем имении Станиславского, прошел пятый фестиваль-семинар современной драматургии. Организованный Международной конфедерацией театральных союзов и Минкультуры России, а по сути, несколькими людьми — М. Рощиным, А. Казанцевым, В. Гуркиным, А. Юриковым, И. Громовой, этот фестиваль ежегодно открывает новые имена. В частности, Ольгу Михайлову, Елену Гремину, Михаила Угарова, Алексея Слаповского — драматургов очень разных и очень талантливых. Поскольку все они приближаются к сорокалетнему рубежу, а кто-то его уже перешагнул, имеет смысл начать беседу с того, что же их, помимо возраста, объединяет?

— В силу особенного видения мира эти авторы тяготеют к созданию одноактных пьес, где есть живой нерв и определенная социальная правда. Их персонажей отличает, говоря образно, короткое дыхание и повышенная ранимость. К сожалению, трудно преодолеть укоренившуюся еще в советские времена традицию ставить полнометражные пьесы, поэтому, когда в Пензенском драматическом театре я репетировал пьесу Угарова «Оборванец», а спектакль называется «Случай из частной жизни», мне пришлось его условно поделить на два акта и включить несколько хореографических композиций — сновидений героев. Лена Гремина владеет и многоактной формой. Меня заворожили две ее вещи — «Этюды для левой руки» и «Колесо фортуны». Оля Михайлова каким-то непостижимым образом чувствует средневековую культуру и умеет с ней работать на современном материале. Невероятное очарование излучают сами ее тексты, где наравне с первым планом оживают картины Брейгеля и венгерские резные алтари. К примеру, в пьесе «Жизель» «та самая» Жизель живет в наши дни и общается с ветеранами афганской войны, по сути, заживо убиенными. Увы, пока судьба Михайловой на русской сцене, в отличие от западной, складывалась малоудачно. То же самое можно сказать и о саратовских драматургах Алексее Василевском, пьесу которого «Привет участникам погрома» я поставил в Астраханском драматическом театре три года назад, и Алексее Слаповском. У Василевского есть понимание того, как драматические актеры будут разыгрывать пьесу, созданную по законам цирковой репризы. Вопрос — ответ. Вопрос — ответ. Хохот. Смерть. Занавес. После «Дня рождения Гала», «Последней ночи маркиза де Сада» он написал ключевую вещь — пьесу «Иглотерапия, или Лекарство от любви», в которой врач-китаец пытается вылечить русского мужчину от потребности любить. Идея автора не кажется жестокой. Наверное, многих посещала мысль, что вот эта потребность любить — и есть самое жуткое наказание Бога. Ну, а в Слаповском меня привлекает его обращение к религии.

— Вы имеете в виду «Первое второе пришествие»?

— И «Первое второе пришествие», которое, по слухам, собирается ставить в Театре им. Пушкина Юрий Еремин, и «Евангелие от Ярославского вокзала». Там двое героев-актеров едут показываться во Владимир и прямо в электричке начинают репетировать пьесу, написанную одним из них. По сюжету основным генератором идей был физически непривлекательный Иуда, и он отдал свои тезисы более симпатичному Христу, объяснив при этом необходимость кровавой интриги. «Мы сделаем так, будто я тебя предал, что впоследствии приведет к твоей гибели. Потому что если теория не подкрепляется смертью ее носителя, то это дерьмо, а не теория». Дальше — больше, потому что к театральному действию примешивается чисто житейская коллизия. В финале Иуда, оставшись один, переходит из одной деревни в другую и спрашивает у людей, известно ли им имя проповедника. «Нет», — отвечают они.

— В нашем разговоре о Греминой, Угарове и Михайловой, состоявшемся в Любимовке, вы назвали тексты этих трех драматургов европейскими. Что вы вкладываете в это определение?

— Если бы пьесы этих авторов обрели полноценную сценическую жизнь, то публика открыла бы для себя новый театр, каким в свое время я вился театр Таирова. Они привносят настоящую театральность, иначе решают сценическое пространство и театральное время. Диалог, который они предлагают своим героям, требует нового способа исполнения, доступного скорее молодым актерам. Как это бывает с хорошими драматургами, они могут сформулировать «что» и «как» играть. У них, как говорится, есть актерское ухо. Кстати сказать, Людмила Петрушевская, творчеству которой в США посвящаются научные конференции (а у нас, если бы не два спектакля Романа Виктюка, она вообще была бы невоплощенным драматургом), — сама актриса, каких поискать. Во всяком случае, если бы у нас был свой Феллини, то она, понимающая комедию и клоунаду, была бы у него примой.

Возьмем, например, модель текста Угарова. Само событие мы не видим, однако о случившемся ярко и настойчиво рассказывает герой. Потом в отсутствие первого человека об этом же самом вспоминает второй персонаж. Говоря коротко, оба героя в силу своих причин врут. В итоге по двум версиям решение принимает третий персонаж, который также, как и зрители, событие не наблюдал. Автор добивается того, что мы сами придумываем и видим событие, которое от нас прятали. Замечу, что эти драматурги очень внимательны к языку.

— Когда я прочитала в журнале «Драматург» пьесу Ольги Михайловой «Стрелец», мне сразу же вспомнились «Три девушки в голубом» Петрушевской.

— По степени театральности Михайлова действительно близка Петрушевской. Любопытно, что к «Стрельцу» написано продолжение — «Серый». В его основу положен миф о человеке-оборотне, который в полнолуние становится волком. Всех женщин он убивает, и вдруг ему встречается такая душа, против которой он бессилен. И это при том, что девушка хочет ему принадлежать.

— Почему вас так притягивает средневековая культура?

— Тарковский говорил, что там, где нет ощущения абсолютной реальности, прозаичности перевоплощения Бога и черта, нет и искусства. Если миф состоит из Иван Иванычей и Ольг Николаевн с