Наши художники, убежден Гельман, возглавивший комитет «по встрече третьего тысячелетия» (в него вошли ученые С. Капица и С. Караганов, писатель B. Сорокин и генпродюсер ОРТ К. Эрнст), в состоянии нарисовать образ будущего и обрести свой голос в мировом искусстве.

Позиция художника становится все более заметной. Поначалу она фраппирует общественность. Однако шок в искусстве нередко становится прогнозом в жизни. Не считаться с этим политики и новая, просвещенная, буржуазия уже не могут.

ГАЗЕТА ИЗВЕСТИЯ

13.03.1998

Из подполья — в Третьяковку. Запоздалые чествования «лианозовской» группы

Кагэбэшники их знали в лицо. Запомнить несколько человек, основавших «лианозовскую» группу, особого труда не составляло. В нее входили поэты Генрих Сапгир, Игорь Холин, Всеволод Некрасов, художники Евгений и Лев Кропивницкие, Николай Вечтомов, Владимир Немухин, Оскар Рабин, Лидия Мастеркова и коллекционер Александр Глезер. Усилиями последнего организованы юбилейные вечера в ЦДЛ и выставка, открывшаяся 10 марта в Третьяковской галерее «лианозовская группа: истоки и судьбы».

Путь, пройденный ими за 40 лет, заставляет еще раз повторить известную мысль о том, что только тоталитарный режим с его недремлющими карательными органами умел делать в один миг рекламу, имя и судьбу всем тем, кто всего лишь не вписывался в официальные рамки советского искусства.

Но поэтов и художников, собиравшихся в подмосковном Лианозове, в бараке, в котором жили О. Рабин и его жена В. Кропивницкая, объединяла не только самобытность. В отличие от других течений, существовавших в отечественном андеграунде, скажем, шемякинского «Петербурга» или группы Сретенских бульваров, они вели себя бескомпромиссно и последовательно, за что и получили от КГБ кличку «проклятые». Нонконформисты хотели, чтобы их стихи были услышаны, а картины — увидены публикой. Пусть не пускают в государственные залы, зато можно открыть двери дома Рабина для всех. Сюда приезжали коллеги, поклонники, зеваки, здесь бывали Рихтер, Костаки, Эренбург. Остров «тайной» свободы притягивал вольными дискуссиями.

Сегодня Генрих Сапгир, чьи стихи изучают нынешние первоклассники, вспоминает, как поразили его, четырнадцатилетнего подростка, стихи, картины и музыка Евгения Кропивницкого. Тогда, 8 50-х, никто не слышал про поэзию обэриутов, а Евгений Леонидович с удовольствием просвещал молодого поэта. Кропивницкий писал про «звериное лицо» человека и в то же время хотел очаровываться тем хорошим, что есть в жизни.

Однако хорошего было немного. И в картинах Рабина, этого «Солженицына в живописи», как называли художника иностранцы, на переднем плане появлялись символы идеологии, убивавшие ростки человечности. Знаменитый «Натюрморт с рыбой и газетой „Правда“» стал хрестоматийной работой, без которой нельзя представить культуру отечественного андеграунда. Рабину присуще точное понимание добра и зла, которое он высказывал с невероятной силой здесь и которое оказалось трудно сформулировать в эмиграции.

20 лет назад его, единственного из «лианозовцев», как лидера группы и организатора «бульдозерной» выставки в 1974-м, лишили советского гражданства. Все эти годы он считает для себя потерянными. Ведь он работал с контекстом советского времени, перенасыщенным злом. Видимо, постоянное внутреннее напряжение, дискомфорт, слежка и придавали картинам ту страсть к свободе, которую высоко оценили в Лондоне в 1965 году. Работы Рабина, нелегально вывезенные из СССР, приветствовали даже деятели коммунистической партии Англии. Понятно, что и этот поступок не мог быть одобрен властями.

Любопытна работа «Виза», созданная в 1993-м, когда Рабин получил документы для поездки на Родину, на персональную выставку в Русском музее. Иностранец не по своей воле, он остро переживает вынужденное отчуждение.

Лидию Мастеркову эмиграция привела к мягкости и некоторому успокоению в творчестве. Начинала она как абстракционист, решала формальные задачи соотношения плоскости и цвета. В середине 60-х она приходит к коллажам, включает в картины куски старинных тканей. Такое искусство тоже не устраивало ревнителей режима.

Вечтомова просто не понимали. Это теперь его называют «отцом русского сюрреализма», а тогда его космические пейзажи, в которых сливались в единый смысловой поток времени, земной путь человека и его последующие воплощения, выглядели из ряда вон выходящими. Только те счастливчики, успевшие посмотреть современное зарубежное искусство на выставке, проходившей в рамках I Международного фестиваля студентов в Москве в 1957 году, могли соотнести западный опыт и его, Вечтомова. Находясь в полной изоляции, художник точно нащупал новые тенденции.

Почти 120 работ из коллекций А. Глезера, В. Дудакова и Е. Нутовича представлены сегодня в залах Третьяковки на Крымском валу. На Руси в таких случаях умеют утешить — лучше поздно, чем никогда. Однако в юбилейные настроения упрямо вмешивается невеселая нота. И связана она не с художниками, чье творчество получило признание сначала на Западе: картины «лианозовцев» вошли в собрания Модерн Арт в Нью-Йорке, Стеделийк музеум в Амстердаме, ряда государственных коллекций Франции. Современная культурная ситуация снова записала в аутсайдеры поэтов «лианозовской» школы (кроме Сапгира). В этом перекосе, похоже, никто не виноват. Между тем профессиональная этика требует ясности. В пору гласности на первый план вышли литераторы с ярко выраженной иронической интонацией. Они продолжают занимать лидирующие позиции, не указывая при этом на творческие истоки. На самом деле эту культурную борозду «вспахали» обэриуты Хармс и Введенский, засеяли шестидесятники Сапгир, Холин, Ян Сатуновский, а Всеволод Некрасов придумал русский концептуализм. Дмитрий Александрович Пригов и Лев Рубинштейн — его достойные продолжатели.

ГАЗЕТА ИЗВЕСТИЯ

1998

ТЕАТР. ИНТЕРВЬЮ. ЭССЕ

Простой романтик не стал загнанной лошадью

«Не надо ничего терпеть, кроме страсти, — вот единственная философия». В этом признании Генри Честерфилада, респектабельного и саркастичного буржуа, проступает много горечи. Но, переборов чувство, главный герой помогает устроить жизнь своей возлюбленной по ее желанию. Жажда денег и свобода, доверчивость и подлый обман, юность и старость — все переплелось в спектакле Николая Пинигина «Загнанная лошадь», поставленном по пьесе Ф. Саган. Не будет преувеличением назвать эту премьеру бенефисом 80-летнего Владимира Зельдина, чьим природным аристократизмом и благородством отмечены многие роли, сыгранные в театре и кино.

— Забавно, что даже в киносказке И. Пырьева «Свинарка и пастух» (1941) вы как-то особо подчеркивали достоинство, душевную красоту своего персонажа — Мусаида Гатуева. А кого-то еще пробовали на роль пастуха?

— Когда я получал диплом, Евсей Осипович Ланской мне сказал: «Володя, у тебя редкое амплуа — ты лирический любовник». Видимо, Пырьева привлекла моя романтическая природа. А конкурентов в самом деле было немало, и среди них такие красавцы-горцы… Помню, на пробах снимали последний эпизод, когда герой приезжает в деревню к Глаше, а ее, уже готовую пойти под венец с другим, оплакивают подруги. Потом эти кадры Иван Александрович показывал актрисам: «Ну как, девки, нравится вам актер?» Вот они и решили мою судьбу.

— Ладынина, наверное,