сломать себе хребет. На мой взгляд, К. Лелюш своими последующими картинами безуспешно пытался доказать, что фильм «Мужчина и женщина» — не главная удача в его творчестве. Признаться, я лучше себя чувствую в мире костюмированного бала, нежели в реалистической пьесе, где, кашляя, доктор произносит: «Да, погода сегодня жуткая».

Но мне, как автору, костюмированная пьеса-притча уже надоедает. С Евгением Колобовым мы задумали спектакль, в котором соединятся оперное и драматическое искусство. Я помню удачу — «Дом, который построил Свифт» в Магнитогорском кукольном театре. На сцене люди и куклы играли одновременно. Мне бы хотелось сочинить следующую историю для кукольного театра.

— А лета к суровой прозе не клонят?

— Проза, как и кино, мне кажется жанром уходящим. Я имею в виду философский роман, который, вероятнее всего, станет в искусстве элитарной формой. И случай писателя Марка Харитонова это подтверждает: он сознательно сужает круг своих читателей. Это, во-первых. Во-вторых, серьезной литературы накопилось достаточно для того, чтобы успеть прочесть ее до конца жизни. Я находил в дневниках многих писателей такую запись: «После пятидесяти начну читать упущенное». Мечтаю добрать и я, поскольку романы Кобо Абэ не читал. В-третьих, современный зритель не хочет быть созерцателем, он стремится к соучастию. Ощущение объединяющего действия есть в дискотеках и в компьютерных играх. Похожее состояние переживает зритель США и Германии в тех кинотеатрах, где хэппенинг устраивает сама публика. На сцене появляется человек с незажженной сигаретой — они достают зажигалки. Начинается дождь — зрители открывают зонтики. Восприятие мира меняется, человек поглощает культурные ценности не с целью сопереживания увиденному или прочитанному. Им движет желание войти в игру. Может быть, с возрастом человек захочет уединения с книгой. По-моему, попасть в такие минуты уединения — честь для писателя. К слову сказать, у меня выходили сборники юмористических рассказов, и я не исключаю сочинения новых. Правда, пока не нашел того качества, которое требует эта форма сегодня. В-четвертых, в мировой культуре чтение книги уже давно перешло в зрелище, из зрелища — в компьютер. Мы закладываем программу в машину, и компьютер становится твоим собеседником, если не соавтором.

— Алла Демидова называет театр «второй реальностью».

— По моей теории, искусство не столько отображает жизнь, сколько дополняет ее. Без него жизнь оскоплена до быта. Вторая реальность, с моей точки зрения, — это возможность увидеть себя со стороны и понять свои проблемы. Вообще искусство — это спасение от утопий. К счастью или к несчастью, человек утопичен по природе. В детстве он верит, что никогда не умрет, молодым — что заработает на старость, а в зрелом возрасте надеется, что дети его будут любить. Он всегда верит в какую-то ерунду. А жизнь оказывается гораздо сложнее. Впрочем, не надо впадать в отчаяние. «Все проходит», — говорили древние. Надо жить и радоваться.

— В вашей пьесе «Кин IV», поставленной Т. Ахрамковой в Театре им. Маяковского, великий английский актер Эдмунд Кин дружен с принцем Уэльским. Аналогия с нашей действительностью прямая: предвыборные кампании последних лет это подтверждают. Стало быть, отношение художника и власти в посттоталитарном обществе не носит трагического характера?

— Я написал историю о политике и актере, которые вместе куролесят, но один работает во Времени, а другой увлекся сиюминутной славой. Художник во все времена вызывает у чиновника зависть, даже отчаяние. Это вечная зависть суетного, вынужденного общаться с подчиненными, человека художнику, который напрямую разговариваете Богом, с вечностью, если угодно. Художник, став человеком зрелым, начинает завидовать православному или буддийскому монаху, проникающему в религиозную, высшую суть вещей. Лев Николаевич, пройдя грандиозный творческий путь, неожиданно пришел к выводу: я перестал писать художественно. Толстой обнаружил новый способ общения с Богом — через молитву.

— Сегодня многих художников заботят дела суетные и мелкие…

— Кто-то из пушкинских друзей заметил, что счастье возможно при сочетании трех компонентов: любовь царя, любовь народа, любовь коллег по цеху. Скажем, поэта-песенника знает народ и даже начальство любит, а коллеги при встрече опускают глаза. Иосиф Бродский, человек большой нравственной силы, обожаем коллегами, сейчас даже признан властью, что, наверное, ему уже не нужно, но любви народа ему хотелось бы. Думаю, что А. Солженицын и Н. Михалков, достигнув вершин в творчестве, вступают в критическую и сложную полосу своей жизни. Сакраментальные вопросы русской литературы «С кем вы?» и «Что делать?» сегодня заменяются кочетовским: «Чего ты хочешь?» Ты хочешь ставить гениальные фильмы, подобные «Неоконченной пьесе…», или ты хочешь преобразовать всю Россию? Второй путь обещает тернии, потери и разочарования. Это не может не сказаться на творчестве.

Вообще, весь фокус в изяществе. Поступок Ростроповича в августе 1991-го поразил элегантностью и красотой. А идти на выборы с песнями о предвыборных блоках — неэлегантно. Рейган в период президентства стал адекватен своей судьбе и задаче Америки. А Мейерхольд в должности начальника реперткома страны был неорганичен, переступил через самого себя. Слава Богу, он не дошел до такого маразма, как Вишневский, выступавший на трибуне с пистолетом в руке. Но нападки Мейерхольда на МХАТ и Булгакова явились продолжением его политических взглядов. Я читаю сейчас Брехта и поражаюсь его зажатости в свою политическую идею. Искренен он или нет — наверное, надо судить по законам своего времени.

— Вы сказали мудрую вещь — мы должны вносить поправку на время, на ситуацию. Но не кажется ли вам, что это путь прощения?

— Ну и что? Нельзя прощать разрушительную, аморальную политику, а человека можно. Даже злодея, даже дьявола. И прощая, мы должны сожалеть. Умом понимаю, что убийство террориста, захватившего автобус с иностранцами на Васильевском спуске, — это адекватная реакция. Но в то же время не разделяю радостного восклицания народа в момент, когда два отряда расстреляли одного мерзавца. Наверное, они поступили правильно, но я бы так не смог. Или я бы поступил подсознательно, а потом страдал. Как страдают бывшие солдаты, убивавшие на войне незримого врага. В конце концов человек, сбросивший атомную бомбу на Хиросиму, сошел с ума. Эти борения с самим собой неизбежны, так, видимо, задумано Господом Богом. Буддизм очень логично объясняет, как зло, совершенное уже по отношению к преступнику, оборачивается злом против твоих потомков. Ты казнил виновного, его душа несовершенная вернулась в наш мир и принесет еще больше зла. И твоя душа совершила зло, и вот уже два зла… Повторяю, он не вызывает у меня никаких симпатий, но убили мы. Не славить надо, а с грустью сказать: мы были вынуждены так поступить. Прости нас, Господи, и пусть это не отразится на наших детях.

— В вашей картине «Формула любви» поражают глаза актера, сыгравшего графа Калиостро. Взгляд