их претензиями на жилую площадь, то, с моей точки зрения, театру такая история не нужна. В ней «возвышающего обмана» нет и в помине. Михайловой, как никому другому, дан талант узнавания Праздника в мрачности и ереси жизни. Однако поставить ее пьесы в театре не дают.

— Известно, что Чехов уподоблял писателей рыбам. Он сам себя поставил на шестую позицию — «осетры». До нее в «китах», «касатках» и «акулах» числились Боборыкин, Арцыбашев, Немирович-Данченко. Более репертуарными Чехов считал также Льва Толстого и Леонида Андреева. А кто в наше время лидирует в номинации «современная пьеса»?

— Замечу, что не так легко получить данные Информационно-вычислительного центра Минкультуры России. С 1968 года самыми репертуарными драматургами в нашей стране являются Рацер, Константинов и Варфоломеев. В десятку входит также Владимир Гуркин. В списке числятся Степан Лукич Лобозеров, комедии которого, что называется, идут пожаром по всей России, и Арбузов.

— А Галин, Мишарин?

— Мишарину уже не с чем вступать в конкуренцию. Давно нет его новых пьес. Галин занимает пятую или шестую позицию. Забавно, что в номинации «современная западная пьеса» на российской сцене лидирует «Блэз» Клода Манье. Обратим внимание, не Осборн, не Стоппард, а образцовая комедия положений, совсем как у Лобозерова «Семейный портрет с посторонним». Так что осуществлять замер популярности только по раскрутке в столице не совсем верно.

— Ежегодно приступая к финансированию, чиновники Минкультуры и руководство театров исходят из соображения посещаемости. Зрителя, как правило, завлекают комедией, детективом, мюзиклом или мелодрамой. Может быть, наш зритель вообще не готов к интеллектуальным пьесам? Тем более, как явствует из ваших слов, в провинции успехом пользуются авторы, о которых столичная публика мало что слышала. В Москве мы наблюдаем другую картину — режиссеры стремятся ставить классику, чуть ли не демонстративно отказываясь от современников. В чем здесь причина?

— Думаю, причин несколько. Можно посетовать на устоявшиеся стереотипы восприятия. Скажем, у нас принято умирать на сцене, схватившись за сердце и упав на колени. А в театре Жана Кокто умирающий проходит сквозь зеркало, превращается на той стороне в белую лошадь и в своем новом качестве возвращается обратно. Иными словами, со зрителем идет игра на равных. Ему доверяют, потому что публику в самом главном обмануть невозможно. Поэзия, метафора, условность, рожденные точно сформулированной идеей самих авторов, дойдут до зрителя. Просто он поймет твой ход по-своему. И это понимание для меня сверхважно, поскольку оно реализовывает право режиссера быть художником. В данный момент это право отобрано по разным причинам, в том числе и по причине изрядной развращенности нашей публики беспроигрышной американской масс-культурой. Для ее создателей учение Фрейда — нечто вроде инструкции по эксплуатации человека. Поэтому, начав смотреть качественно сделанный фильм, скажем, «Попутчик», ты досмотришь его до конца. Тебя пробивают насквозь, потому что эти алхимики умеют затронуть самые беззащитные участки подсознания, души человека. С сожалением должен констатировать, что зрителя с таким киноопытом на спектакль того же Жана Кокто заманить уже трудно.

Есть и иные обстоятельства. В 1992 году упразднили статус главного режиссера. Театрами теперь руководят директора, для которых главное — вал, план и отчет. Неудивительно, что сегодня многие делают ставку на крепкий, ясный, веселый или сентиментальный спектакль, чтобы весь зал лежал от хохота или, давясь слезами, плакал. Обладая определенным социальным статусом, профессиональный режиссер на Западе получает весьма приличный гонорар и гарантированные авторские отчисления от сборов. В России за них надо биться с топором в руках и можно в итоге не получить ничего. В нашей стране авторские отчисления режиссерам (семь процентов) платит один Борис Михайлович Мездрич, директор Омского драмтеатра, дай Бог ему здоровья. Если бы в России было четыре Мездрича, у меня была бы пристойная зарплата в 600 тысяч. И я бы мог выбирать, куда мне ехать и что ставить. Я уже не говорю о зарплате артистов.

Дальше. У многих, и у меня, в частности, понятие «современная пьеса» связано с тем, что называют нравственной, интеллигентской оппозицией. Если не брать в расчет слабые попытки некоторых должностных лиц критиковать начальство, оставаясь при этом в официальных креслах, то у приличных людей никакой внятной, тем более художественной, оппозиции Ельцину нет. Это парадокс: вся говорящая интеллигенция — за правительство. И творцы кинулись дружно зарабатывать, нередко прибегая к обыкновенной звездной системе западного бульварного театра или в который раз ставя Шекспира, Чехова, Шоу. Зачем? И о чем в этой классике на самом деле идет речь? Кстати, Миша Угаров сравнил словесную культуру XIX века с ангарами, которые современные художники пытаются заполнить прежде всего собственными идеями. Сколько бы в последнее время на нашей сцене я не смотрел Чехова, ловлю себя на мысли, что это уже никому не нужно. Как в скверном анекдоте: сиди и жди, когда застрелится Константин Гаврилович. Скучно, господа. Выступая в Любимовке, я сказал, что в России следовало бы лет на 200 ввести мораторий на постановки Чехова и Достоевского. Надо найти в себе мужество и признать, что высокая литература мертва хотя бы потому, что никакого отношения к сегодняшней жизни, в чем-то усложнившейся, а в чем-то отказавшейся от бесчисленных табу прошлого, не имеет. К примеру, Дмитрий Исакиа, участник фестиваля в Любимовке этого года, предложил нашему вниманию пьесу «Три антракта к пьесе „Чайка“». В драме участвуют Яков, повар и горничная. Ранее бессловесные персонажи выходят на первый план, перелицовывают сюжет, пародируют главных героев в их отсутствие. Так и мы подменяем Чехова своими мыслями по поводу Чехова. Трудно поверить в это, но многие идеи Чехова сегодня уже непонятны большинству. Понятными они становятся только благодаря снижению, опошлению, «осовремениванию». Что, по-своему, смешно.

— Литература становится классикой, когда она инвариантна от времени. Проблема в том, кто, как и для кого ее интерпретирует.

ГАЗЕТА УТРО РОССIИ

17.08 1995

Григорий Горин: Обидно не за державу, а за жизнь свою

Григорий Горин переживает «час пик». Его пьесы идут на многих сценах нашей страны и за рубежом. Его популярность грандиозна. Совместная работа с М. Захаровым, начавшаяся в 1974 году с плутовской комедии «Тиль», принесла широкую известность и этому дуэту, и актерам Лейкома. Спектакль «Поминальная молитва», фильмы «Тот самый Мюнхаузен», «Формула любви» и «Дом, который построил Свифт» — каждая из этих работ сопровождалась огромным успехом. Однако слава грозит повторами…

— Я не могу не думать о новых поворотах. Посмотрите, талантливый драматург Люся Петрушевская все время себя ломает: пишет повести, обращается к сказкам. Это вызывает белую зависть. Но на этом пути можно