А матери поза чаепития далась без труда. Она легко поднимала руку к губам и опускала. И не надувала щеки, а будто держала весь запас воздуха глубоко внутри. Глаза матери казались стеклянными и прозрачными, как вода вокруг нее. Она выглядела так, будто сидела за столом у них дома. Если бы не волосы. Ее волосы разметались вокруг, как ветки полыни. Мать оказалась красивее русалок из сказки в ее любимой потерянной книге.

Агнес взглянула в сторону дна. Песчаная рябь пропала. Она вдруг обратила внимание на тишину и неподвижность вокруг. Только отдавался в ушах стук. Ее пульс. Она перевела взгляд на мать и увидела, как пульсирует жилка у нее на шее. С каждой дрожью на шее матери она слышала удар у себя в ушах. Единственным звуком под водой было слаженное биение их сердец, движение их крови. А потом, когда мать не выдержала и рассмеялась, цепочка пузырьков всплыла из ее рта, словно от нее ускользала сама жизнь. Агнес захотелось поймать все пузырьки до единого и проглотить их, чтобы сохранить навсегда.

Она ощутила горестную тоску по матери, словно та была далекой и недосягаемой. В воде Беа будто отгородилась листом стекла. Агнес потянулась к ней, но расстояние оказалось слишком велико, и схватиться за нее она не смогла. Попробовала еще раз, но мать ускользнула от ее руки и улыбнулась. Она думала, это игра. И Агнес отрицательно затрясла головой, в тревоге выбросила вперед обе руки, показывая, как мать нужна ей, наконец поймала пригоршню шевелящихся в воде материнских волос и потянула ее к себе.

Лицо матери исказилось, изо рта вместе со стоном вырвалась цепочка пузырьков, она оттолкнула руку Агнес. И нахмурилась, глядя на нее. Но вдруг на ее лице отразилась паника, она дернула Агнес к себе, обхватила за талию и заработала ногами, всплывая вместе с ней на поверхность.

Высунувшись из воды, Агнес закашлялась, отплевалась и поняла, что пыталась дышать под водой. Но даже не заметила этого, настолько сосредоточилась, пока силилась дотянуться до матери. И теперь ей казалось, будто она только что проснулась. Единственным доказательством, что она видела вовсе не сон, стало ее окружение. Вода. Скалы. Обнявшие ее руки матери, помогающие доплыть до берега. Будто оглушенная, она смотрела, как солнечные блики поблескивают на базальтовых скалах, на белом и черном обсидиане. На восковые пучки сосновых иголок. Казалось, блестит вся Кальдера.

Селеста, Патти и Джейк смотрели, как ее вытаскивают на берег.

– Молодец, Агнес, – высказалась Селеста. – Форма что надо. – Близнецы заржали.

Агнес было все равно. Она просто разрешила тащить ее, невесомую, надежно удерживать ее голову над поверхностью, а тело – в прохладной воде, обвитое рукой матери, как в реках в первые дни после приезда, когда она была еще просто малышкой, маминой девочкой, которая только что выросла и перестала быть ею. Но в ту минуту она снова чувствовала себя ребенком. И пока ее тащили к берегу, болтала руками и ногами и тпрукала губами.

Беа довела Агнес до костра и укрыла своей курткой. Остальные все еще купались. Агнес слышала, как эхо их голосов отражается от склонов Кальдеры и звучит как далекие голоса призраков.

– Не вздумай больше купаться, – сказала мать.

– Ладно, – согласилась Агнес.

Мать вскинула брови.

– Ладно? Ну что ж, ладно.

Мать ожидала спора, а Агнес не хотелось больше спорить. Позволив матери хлопотать вокруг нее, она обмякла и уставилась на костер. Ей вспомнилось, как она болела. И как тепло ей становилось, когда о ней заботились, укрывали одеялами плечи, отводили волосы от глаз. Вытирали слюни, или сопли, или кровь, если она кашляла. Держали за руку, пока она медлила между бодрствованием и сном. Болеть ужасно, но, когда за тобой ухаживают, это приятно. Она соскучилась по этим ощущениям, ей стало понятно, что мать по-прежнему заботится о ней, причем постоянно. Но втихомолку. Тайно. Продуманно и рационально. А это не то же самое.

Многие уже наплавались и теперь лежали на воде. Руки были раскинуты, головы покачивались. Люди, казалось, спали. Солнце скользило по небу, по своему ежедневному пути. Каково это – каждый день двигаться одним и тем же маршрутом?

Агнес положила голову на плечо матери, еще прохладное после купания.

– Нам придется уехать отсюда? – спросила Агнес. Эти слова, произнесенные вслух, стеснили ей грудь.

– А почему ты спрашиваешь?

– Да я задумалась, закончится ли исследование теперь, когда Глена больше нет.

Тело матери закаменело под головой Агнес.

Мать вздохнула.

– Исследование может продолжаться и без Глена.

Агнес застыдилась, что вообще назвала его по имени. Его не было с ними с недавних пор, а казалось, будто прошли годы. Но вместе с тем ее не покидало ощущение, что на самом деле он никуда не делся. Просто уединился, чтобы никому не мешать спать своим кашлем. И ее бросало то в горе от его отсутствия, то в предвкушение, что он вот-вот вернется. Она не хотела, чтобы ее выселили из этого уголка надежды. Агнес с матерью вновь умолкли. Глен был у них общим. Агнес казалось, что обе они слегка досадуют на это – каждая предпочла бы сохранить его полностью своим.

Она смотрела, как стрекоза патрулирует границу воды и суши, высматривая мелких насекомых. Казалось, слышится быстрая дрожь прозрачных крыльев – так или иначе, Агнес была уверена, что слышит какой-то звук. Однажды ей показалось, что в желудке у нее бьется сердце, и она попросила Джейка послушать.

– Да это просто твои кишки, – сказал он.

– Нет, – ответила она. – Там что-то еще.

Но вскоре после этого у нее начало кровить, и сильно. Она была разочарована и еще сильнее сконфужена тем, что тело подвело ее. О явном выкидыше она коротко сообщила Джейку и отвечала на его вопросы уклончиво, пока он не перестал задавать их. Ему хотелось понять, что она чувствует. А она и сама не знала. Не понимала, почему плачет по комочку крови, у которого, как оказалось, еще нет сердца. Она водила пальцами по склизкому сгустку, пытаясь его найти. Сердца не было. Ей хотелось сказать матери, но было стыдно. Ее мать потеряла Маделин, сердцебиение которой Агнес слышала сама. Мать прикладывала ее ухом к своему животу и говорила: «Ну-ка, т-с-с…» И оно было там. Как испуганный зайчонок. Маделин была целым, настоящим младенцем, просто еще не выросшим. А у Агнес родился бессердечный комок крови. Так что она скрыла от матери как беременность, так и ее потерю.

Но странность, о которой, как она обнаружила, ей хочется расспросить мать, заключалась не в ожидании и потере недоразвившегося ребенка, а в тревоге, которая охватила ее перед кровотечением и продолжалась даже после него. Тревоге, что ее ребенок пострадает или уже пострадал. Это смутное, но ошеломляющее чувство накатывало на нее в разные моменты. Когда она ложилась спать. Когда ее пронзало словно током, и она понимала, что это общаются ее тело и ее ребенок. И даже когда больше она не была беременна, ощущения ползающих в животе муравьев свербили у нее, усиливали тревогу. Теперь многое ощущалось по-другому. Потому что не стало Глена. Но не только. Она чувствовала это, но не могла описать словами. А если их конец уже предопределен? Но расспрашивать мать о таком было невозможно. Слишком уж по-человечески это выглядело. Все эти рассуждения, беспокойства и приготовления. Не похоже на нее. Как будто ребенок преобразил ее, хоть она с ним не успела даже познакомиться.