* * *

Насир

рассыпался

на куски.

Он стиснул зубы, пытаясь сдержать крик. Крик, который подбирался к самому горлу. Крик, явившийся из давних времен, из далёкого дворца.

Потрясение сменилось болью, боль – душевной мукой. Боль была ничем. Реакцией на вторжение, чувством, на которое инстинкты умоляли его среагировать.

Но Насир был Принцем Смерти.

Для него боль всегда ограничивалась закоулками его сердца. Памятью и ещё тем, что выпускал на волю каждый ожог. Каждый из сорока восьми.

Сегодня настало время сорок девятого.

Насир больше не мог терпеть – он заплакал.

Он стискивал зубы и прикусывал язык, пока изо рта не брызнула алая медь, мешаясь с солью, капавшей с подбородка и струившейся из глаз. Растворяясь во тьме, которой он истекал.

Он вспоминал, вспоминал и вспоминал. Сорок восемь раз.

– Хватит! – закричала она. Кульсум. Его мать. Охотница. Зафира.

Она умоляла, звеня оковами. Но разве могла она что-то поделать? Кочерга валялась в стороне, ярко полыхая в свете огня. Её отбросили, как отбрасывали уже сорок восемь раз.

Его кожа дымилась. Запах жжёной плоти осаждал его, заставляя вспоминать. На спине не осталось места для шрамов.

Насир обмяк в своих оковах. Чёрные нити продолжали покидать его измученное тело, как будто он сам становился тенью.

Лев лишь рассмеялся. Ночной Лев, который до сих пор был жив.

Из последних сил Насир старался оставаться в сознании. Боль – ничто. Боль – это реакция. Он вспомнил медальон на шее султана. Каждый раз, когда отец насмехался над ним и причинял ему боль, по ту сторону его глаз скрывалось чудовище. Ночной Лев.

Снова и снова кочерга касалась спины. Сначала он просто кричал, затем начал прикусывать язык до крови. Он бы и дальше выдерживал каждый удар, пока всё тело не покрылось бы чёрными язвами, но… вмешалась его мать.

Лишь однажды, и её кожу изуродовала чёрная слеза, за которую Насир никогда себя не простит.

Его мать. Чьё горе оказалось сильнее неё. Чья любовь развернулась и вонзила кинжал в её бьющееся сердце.

А потом Насир начал убивать. Кровавые линии горизонта на невинных шеях. Последние выдохи, обдававшие его пальцы, когда он проводил клинком слева направо. Бессчётные окровавленные перья. Женщина, кормящая ребёнка. Мужчина, седлающий верблюда. Овайс, пишущий на папирусе. Халиф Сарасина, обедающий с визирем.

Смерть за смертью. Смерть за смертью.

Улыбка, которую он бережно хранил в глубинах памяти, вспыхнула перед глазами. Отец, в те времена, когда Лев ещё не овладел его разумом, телом и душой, сделав из него чудовище.

Сделав из Насира чудовище.

– Ну что, теперь некому тебя защитить? – Мужчина цокнул языком, внимательно изучая принца. – Ты не переживай. Близится час семейного воссоединения.

Каждый тяжёлый вдох Насира сотрясал его тело, каждый выдох вызывал дрожь. Он не мог повернуть лицо, чтобы посмотреть на неё. На Зафиру. Он не хотел видеть её жалость. «Слабак».

Перед глазами всё помутнело, когда Насир посмотрел на Льва со всем безразличием, на какое был способен. Ему следовало отблагодарить чудовище за маску, к которой оно приучило его.

– Мой отец достаточно пострадал от твоей руки.

– Гамек? – протянул Лев. – Laa, laa. Я имел в виду твоего брата.

Насир, стиснув зубы, ощутил на языке привкус меди.

– У меня нет брата.

– А я припоминаю, что есть.

Хашашин устал быть игрушкой в чужих руках. Устал быть мышью в зубах у льва.

– Избавь меня от лжи, Лев. У Гамека был только один сын. – Для Насира это был факт, такой же несомненный, как струйки тьмы, поднимающиеся от его пальцев. Такой же несомненный, как ожог под ключицей.

Он был тьмой. Он заблудился в пустыне, потерял самого себя.

– Возможно. – Лев склонил голову, наслаждаясь моментом. – Но у твоей матери их было двое.

И вслед за его словами из коридора явились три фигуры. Два ифрита и один человек. Из губы мужчины сочилась кровь. Его мускулистые руки блестели от пота, а золотые волосы взъерошились, напоминая пламя костра. Никогда прежде Насир не видел его без тюрбана.

Без тюрбана, скрывавшего удлинённые кончики ушей.

Он слабо улыбнулся, и сердце Насира снова дрогнуло.

– Мир тебе, младший брат, – сказал Альтаир.

Зафира знала, что принц был убийцей. Убийцей. Величайшим хашашином Аравии.

Но она и не догадывалась, что он умеет плакать.

Ей хотелось разорвать Льва голыми руками, но всё, что она могла, – это умолять, обещать найти Джаварат и проклинать кандалы, удерживающие её на месте.

А потом всё закончилось. Воротник Насира остался распахнутым, обнажив перед ней медную кожу и новый шрам на просторах его души. Зафира уставилась на рану, на обожжённую плоть, и глаза её воспылали яростью тысячи бурь.

Насир поднял голову и заговорил так же, как говорил обычно. Но Зафира всё же заметила разницу – в хрипе его голоса, дрожании рта и тусклой серости взгляда.

Альтаир переводил взгляд со Льва на кочергу и на распахнутый воротник Насира. Холодная ярость вспыхнула на его лице, и Охотница впервые увидела перед собой знаменитого аравийского генерала. Брата Насира. Она никогда не думала, что этих двух мужчин могли объединять кровные узы.

Лев посмотрел на Альтаира взглядом, значение которого Охотница не сумела разгадать.

– Убейте его.

Насир отозвался хрипом. Зафира поперхнулась.

– Ну же, Лев. Мы только что познакомились. Неужели ты не предложишь и мне немножко пыток? – протянул Альтаир, и Зафира задалась вопросом, не борется ли он таким образом с эмоциями. Ифрит рядом с ним остановился, сбитый с толку, и Лев устало вздохнул.

Альтаир улыбнулся.

– Я пришёл спасать из беды мою даму сердца. Я пока не готов умирать.

– Я не твоя дама сердца, и я не в беде, – прошипела Зафира.

Взгляд Альтаира вызвал прилив странных эмоций. Охотница вдруг осознала, что скучала по нему.

– А кто сказал, что ты моя дама? – спросил Альтаир, подмигнув Насиру. Губы его по-прежнему искажал гнев.

Принц не отреагировал, хотя глаза его просветлели, а уголки губ дёрнулись.

– Вживую ты ещё больший шут, – задумчиво промолвил Лев. – Yalla. Убейте его.

Если бы Лев действительно хотел смерти Альтаира, ему достаточно было бы лишь взмахнуть рукой. Окутать его тенями и задушить. Вместе с болью в руках, Зафира ощутила замешательство.