Она пыталась припомнить, как долго человек может прожить безводы и пищи. Такие элементарные вещи следовало бы знать каждому, а уж тем болееей, нейрохирургу. Но с тех пор, как мы в своей основной массе пересталипривязывать людей к кроватям и до смерти морить их жаждой и голодом, у насутратилась потребность иметь столь специфическую информацию.

Роуан выкапывала из памяти героические истории, которыекогда-то читала Вспоминала удивительные рассказы, повествующие о людях, которыево время всеобщего голода выжили, о тех, которые, невзирая ни на что, шлисквозь пургу вперед, хотя остальные от слабости валились с ног. Она не утратилаволи. В этом у нее не было никаких сомнений. Но что-то с ней было все-таки нетак. Когда он привязывал ее здесь, она уже была нездорова Ее недомогание –тошнота и головокружение, одолевавшие ее даже в лежачем состоянии, –началось с тех пор, как они уехали из Нового Орлеана Ей то и дело казалось,будто она куда-то проваливается. Кроме того, не давала покоя ломота в костях.

Скривившись, она слегка повернулась набок и, насколькомогла, пошевелила руками вверх-вниз, вверх-вниз. Затем повертела свободнойногой и повращала связанной. Интересно, когда он вернется, сможет ли онавстать?

Но тут ее вдруг осенила страшная мысль. А что, если онвообще не придет? Вдруг ему что-то помешает? Наверняка он где-то бродил какпомешанный, поражаясь всему, что представало его взору, и, как всегда, делая досмешного странные выводы. Впрочем, нетрудно догадаться, что будет, если он непридет. Она просто умрет, вот и все.

Никто не найдет ее здесь.

Место, где она находилась, было идеально изолировано отпрочего мира. Высокая пустая башня, затесавшаяся среди множества других,представляла собой так называемый не сдаваемый в аренду замороженный объект.Роуан избрала в качестве своего убежища эту постройку, изначальнопредназначенную для медицинских целей, только потому, что та располагалась всамой гуще одного уродливого мегаполиса – южного города, обильно наводненногобольницами, клиниками и медицинскими библиотеками. На время своих экспериментовони могли затеряться здесь, как два листа на дереве.

Она сама включила свет, когда они впервые вошли в этоздание, и, наверное, он до сих пор продолжал гореть на всех пятидесяти этажах.Правда, в комнате, в которой она лежала, было темно. Уходя, ее спутник погасиллампу, и это оказалось очень кстати.

За широкими окнами сквозь груду безвкусных небоскребов онавидела темнеющее небо. Иногда заходящее солнце отражалось в серебристых стеклахдомов, и те начинали так сверкать, что можно было подумать, будто небоскребыгорят, меж тем как позади них в зардевшем небе вздымаются ввысь клубы белыхгор-облаков.

Свет – это единственное, что она могла всегда наблюдать. Ноощущала она себя уютней не днем, а ночью, точнее сказать, когда за окномсмеркалось и в окнах загорались огни. Ей казалось, что она не одна, что вокругнее люди, которые могут прийти к ней на помощь. И даже не важно, что никто изних не догадывался о ее присутствии. Все равно кто-нибудь мог случайно зайти.Или встать, к примеру, у противоположного окна с биноклем. Впрочем, зачем?

Она снова погрузилась в спасительные мечты о Майкле,представляя себе, как они вместе будут идти по полям Доннелейта и как она емубудет обо всем рассказывать. Она больше всего любила отдаваться подобнымфантазиям, когда хотела страдать, соизмерять и отрицать одновременно.

«Одно ложное суждение притягивает к себе другое. У меня былвесьма ограниченный выбор. Но моей непростительной ошибкой стала гордыня. Я возомниласебе, что смогу это сделать, что смогу с этим справиться. К этому, как всегда,призывала моя гордыня. Гордыней исполнена вся история Мэйфейрских ведьм. Мойслучай отличается от прочих разве что тем, что он окутан научными тайнами. Но унас ужасное, ужасно извращенное понимание науки. Мы думаем, что она точна,содержит правильные определения и понятия, а на самом деле она являет собойогромное множество ворот в неизвестное, такое же бесконечное, как самавселенная. Я знала это. Знала, но забыла. В этом и состоит моя главная ошибка».

Она попыталась вызвать в своем воображении сначала образзеленой травы и развалин, потом высоких и хрупких арок собора, которые высилисьнад горной долиной. И на какое-то время ей показалось, что она действительнонаходится на природе и что она свободна как птица.

Ее вывел из забытья какой-то звук.

Оказалось, что это звук ключа, поворачиваемого в замке.

Роуан в неподвижности замерла на кровати и прислушалась. Да,в самом деле повернулся ключ. Кто-то с шумом и силой открыл наружную дверь,вслед за чем раздались гулкие шаги на кафельном полу. Она слышала, как этот«кто-то» что-то насвистывал и напевал.

О Господи, спасибо тебе, Господи!

Он достал еще один ключ. И одолел еще один замок. А вот иего специфическое благоухание, нежный запах, пахнувший на нее, когда онприблизился к кровати.

Она попыталась ощутить к нему ненависть, разозлиться,воспротивиться выражению сочувствия, которое читалось у него на лице. Когда онглядел на нее, его прекрасный взор был преисполнен неизбывной жалостью. Черныеи густые борода и усы делали его похожим на святого, каким его принятоизображать на картинах. У него был изысканной формы лоб, ярко очерченный сверхулинией зачесанных назад волос, образующих посредине небольшой уголок.

Что ни говори, но он воистину был красив. А может, его вовсене было здесь? Может, он ей снился? Может, она все навоображала себе, а насамом деле он не вернулся.

– Нет, дорогая моя, я люблю тебя, – прошептал он,и она вновь усомнилась, не почудился ли ей этот голос.

Когда он приблизился, она поймала себя на том, что смотритна его рот, который немного изменился за последнее время. Возможно, стал болеемужским, более сформировавшимся. Рот, который, судя по всему, умел хранить своедостоинство среди блестящих черных усов и коротких завитков бороды.

Он наклонился, и она отвернулась. Его теплые пальцы обнялиее за плечи, а губы припали к щеке. Когда его большая рука, переместившись кгруди, потеребила соски, ее пронзило нежеланное ощущение. Нет, это был не сон.Она явственно ощущала его руки. И была готова потерять сознание, лишь быоградить себя от непрошеных ласк. Тем не менее оставалась по-прежнемубеспомощна и была совершенно не способна ни убежать, ни остановить его.

Весь ужас заключался в том, что она внезапно ощутилаоткровенную радость от его присутствия. Ей было стыдно признаваться себе, чтоего пальцы возбуждали ее, словно он был ее любовником, а не тюремщиком. Весьужас заключался в том, что она воскресала из своего полуобморочного забытья,откликаясь на доброту и нежность того, кто держал ее в неволе.

– Милая моя, дорогая моя, – произнес он.