стоит отметить, что комиссия Бурденко интересовалась вопросом о калибре оружия, как показывают материалы, находящиеся в ее фонде, но этот пункт не вошел в итоговое сообщение. При этом она непременно включила бы его, если бы считала доказательным. Между тем находка полностью и подробно описывается в немецком отчете, причем подбросить гильзы от наганов в могилы вообще не представляло бы труда для немцев, но они не пошли на такую выгодную с пропагандистской точки зрения фальсификацию.

Аргументы о нетипичности расстрела, катынских свидетелях и критика немецкой эксгумации

Нетипичность расстрела

Отрицатели указывают на якобы нетипичность катынского расстрела по сравнению с другими операциями НКВД: здесь не только широкое использование иностранного оружия, но и якобы чересчур упорядоченное расположение трупов в могилах, и то, что на трупах сохранилась одежда и идентифицирующие бумаги.

Стоит заметить, что по своей массовости за относительно короткое время, по «плотности» убийств катынский комплекс изначально нетипичен для НКВД даже по сравнению с массовыми казнями 1937–1938 гг. (отдельные команды палачей достигали такой «производительности», но именно типичным это не было). Удивительной была бы, скорее, полная «типичность» сопутствующих расстрелу обстоятельств. Все указанные признаки прекрасно объясняются именно необходимостью убить огромное число людей в сжатые сроки.

Использование иностранного оружия, наиболее вероятно, связано именно с пониманием исполнителями масштаба предстоящей им задачи, как уже указано выше (при этом доступность иностранных пистолетов для сотрудников НКВД резко возросла по сравнению с 1930 гг. за счет его захвата на польских территориях).

Определенная упорядоченность трупов в могиле – также вполне рациональная мера, учитывая, что выкапывание массовых могил – это вообще-то немалый труд, требующий времени и сил (даже если использовать заключенных и технику), поэтому это не вкусовое предпочтение и не идиосинкразия, а вполне понятная при таком массовом расстреле в такие сжатые сроки оптимизация могильного пространства, которую могли по указанию расстрельной команды проводить простые шоферы НКВД или даже советские заключенные[1047]. Более того, в заведомо советских захоронениях в Катыни обнаружены «тела, уложенные ровными рядами, ногами к центру ямы, иногда даже в четыре или пять слоев».

При этом отрицатели преувеличивают организованность захоронений, основываясь на избирательных, «импрессионистских» впечатлениях некоторых свидетелей, описывавших то, что бросилось им в глаза в какой-то момент, но не дающих полной и точной картины[1048], которую мы можем найти в немецких докладах, которые обрисовывают ситуацию в т. ч. следующим образом[1049]: «Здесь трупы лежат частично вплотную друг к другу, в то время как в 1-й могиле они лежат в основном случайно перемешанные»; «можно предположить, что большинство из них были расстреляны возле могил, а трупы затем заброшены без разбора. Они лежали полностью переплетенными друг с другом, только в могилах I, II и IV они были частично упакованы рядом друг с другом, а также друг на друга» и т. п. Общий вывод: «Метод укладки трупов ни в коем случае не был единообразным как в целом, так и внутри отдельных массовых захоронений». Так что определенная упорядоченность наблюдалась, но без фанатизма.

По сравнению с захоронениями жертв 1930-х гг. в польских могилах действительно обнаружено много документов, поскольку в данном случае расстреливались военнопленные, прибывшие сразу из лагеря с вещами и документами, и захоронения производились на охраняемых спецобъектах НКВД, на которых расконспирация вследствие нахождения могил гражданскими была на тот момент теоретически невозможна (никто же в 1940 г. не считался с нападением Германии на СССР в 1941 г.). Поляки, считавшие, что едут домой, до самого места казни не должны были подозревать о худшем (в противном случае они могли оказать значительное сопротивление), поэтому удостоверения личности и прочие документы не изымались, т. к. иначе была бы нарушена конспирация. Более того, из показаний Д. С. Токарева мы знаем, насколько изматывающей была процедура убийства тысяч людей в такие сжатые сроки, так что добавление в процедуру раздевания или тщательного обыска жертвы на месте расстрела растянуло бы ее на неопределенный срок и не было оправданным с практической точки зрения.

Таким образом, все признаки «нетипичное™» могут быть легко объяснены стремлением НКВД упростить и сделать более эффективной эту выдающуюся по масштабу и скорости расстрельную операцию.

Критика немецкой эксгумации

В настоящее время результаты немецкой эксгумации не являются необходимыми и незаменимыми для определения времени смерти военнопленных из трех лагерей, а значит автоматически и для установления виновной стороны. Тем не менее отрицатели все еще зациклены на критике ее процедур и опубликованного отчета, пытаясь показать, что фальсификация немцами катынских захоронений следует из самых материалов. Это также дает повод отрицателям в очередной раз связать катынское дело с именем Й. Геббельса.

В. А. Сахаров на основе немецкой переписки пытался показать, что у немцев во время катынских раскопок на руках были захваченные списки «катынских» поляков из Козельского лагеря. Однако, как показал в дискуссии с ним специалист по катынскому делу А. Э. Гурьянов[1050], речь шла о списке поляков из т. н. «Козельска-2», до лета 1940 г. интернированных в Литве и Латвии (именно этот нерелевантный список интернированных попал в руки немцев, о чем свидетельствует его перевод на немецкий в делах комиссии Бурденко [1051]).

Также В. А. Сахаров утверждает, что факт использования немцами при описании документов, найденных на телах, немецких топонимов, которые вряд ли использовали бы поляки до весны 1940 г., якобы свидетельствует о фальсификации[1052]. Однако онемечивание топонимов при опубликовании информации в 1943 г. легко объяснить[1053], особенно учитывая, что большинство приводимых адресов не были цитатами из найденных документов и не выдавались за таковые: оно могло носить чисто формальный характер (ведь в 1943 г. официальными названиями были именно немецкие); оно могло служить практическим целям: ожидалось, что родственники узнают своих пропавших близких в списках, публиковавшихся в газетах на оккупированных польских территориях – в том числе и по неполным данным, таким как адреса. Более того, представители этнического немецкого меньшинства в Польше были как составителями, так и адресатами части документов, и в таких случаях использование немецких топонимов вполне ожидаемо. Этот очевидно неверный аргумент был позаимствован и Г. Ферром[1054].

Можно упомянуть нахождение в немецких эксгумационных списках имен поляков, которых, насколько известно, вообще не отправляли в Смоленск, и среди них пару заведомо живых (на момент после расстрела) людей. Это, однако, не свидетельствует о фальсификации, поскольку идентификация личности по находкам на трупах (документам и не только) – процесс в отдельных случаях приблизительный и ошибки, например, за счет того, что кто-то имеет при себе какие-то документы (упоминающие) третьих лиц и в результате ложно идентифицируется, вполне возможны без всякого злого умысла[1055]. Тщательнейшая поименная проверка немецкого списка показала, что только 41 имя в нем не значится в списках-предписаниях НКВД