другом берегу от центральной части села Медного), в чем сомневаются даже некоторые из негационистов [1072], стоит отметить, что в таких обстоятельствах расстрельная операция (включающая захоронение тел) в отношении нескольких тысяч людей (заведомо больше 2 358 человек, учитывая неполноту проведенных эксгумаций) практически невероятна, а незаметный расстрел и подавно невозможен. А расстрел должен был быть незаметным, поскольку советская Чрезвычайная государственная комиссия ничего об этом захоронении не знала.

Жетоны Кулиговского и Маловейского

В 2010 г. украинскими и в 2011 г. польскими и украинскими археологами при эксгумации массовых захоронений 1940–1941 гг. на территории у бывшей тюрьмы в г. Владимире-Волынском Волынской области Украины были обнаружены полицейские служебные учетные знаки с номерами 1441/II (принадлежал Юзефу Кулиговскому из Лодзи) и 1099/II (принадлежал Людвику Маловейскому из Лодзи). Катынские отрицатели немедленно стали использовать эти находки в качестве аргумента, поскольку оба полицейских значатся как расстрелянные в Калинине и захороненные в Медном в 1940 г. Особенно значима находка для Г. Ферра, который разместил изображение жетона Кулиговского и его плиты на кладбище в Медном на обложке своей книги «Тайна Катынского расстрела: доказательства, решение».

Учетная карточка военнопленного Людвика Маловейского (РГВА. Картотека военнопленных 1939–1941 гг. Изображение предоставлено А. Э. Гурьяновым.)

В публикациях отрицателей умалчивается, однако, ключевой факт: жетоны найдены не на телах. Жетон Кулиговского найден в нескольких метрах от могильного рва[1073], жетон Маловейского найден в насыпном слое над могильным рвом, среди бытового мусора [1074]. Таким образом, из нахождения жетонов во Владимире-Волынском отнюдь не следовало, что Кулиговский и Маловейский захоронены там же. Учитывая сумму всех фактов, наиболее простым объяснением является следующее: вероятно, Маловейский и Кулиговский после взятия в плен в 1939 г. первоначально содержались в тюрьме во Владимире-Волынском, где у них были отобраны и по какой-то причине позже не возвращены служебные полицейские жетоны (не путать с жетонами-«несмертельниками» для идентификации погибших), которые позже были найдены в тюрьме немцами и за ненадобностью выброшены вместе с другими вещами в районе могильного рва. И подтверждение этой гипотезы удалось получить историку А. Э. Гурьянову, который обнаружил в картотеке военнопленных в РГВА карточку Маловейского. В ней как раз и значилось, что тот взят в плен 19.09.1939 во Владимире-Волынском, откуда был отправлен в приемный пункт НКВД для военнопленных в Шепетовке лишь через 25 дней[1075]. Хотя карточка Кулиговского пока не обнаружена, нет оснований считать, что судьба его жетона была иной, учитывая, что тот найден не на теле.

Таким образом, нет никаких причин полагать, что Кулиговский и Маловейский похоронены не в Медном. На этом примере хорошо видно, насколько выводы отрицателей не соответствуют той информации, которая у них имеется на самом деле.

Отрицание показаний Д. С. Токарева

Показания бывшего начальника Калининского УНКВД Д. С. Токарева – один из важнейших источников по расстрелам в Калинине. При этом, как и у любых других свидетельских показаний, у сведений, полученных от него, есть определенные «пределы точности». В конце концов, он вспоминал о событиях 50-летней давности, поэтому в показаниях есть вызванные естественными аберрациями памяти неточности, что не умаляет их ценности. Можно, например, спорить о том, насколько точной является его схема внутренней тюрьмы или другие детали воспоминаний, но сути это не меняет – Д. С. Токарев был заранее информирован Б. З. Кобуловым обо всей операции; являлся свидетелем части процедуры опроса военнопленных непосредственно перед расстрелом; непосредственно общался с палачами и знал об участии В. М. Блохина еще до обнаружения наградного списка за расстрельную операцию с его именем[1076]; имел представление о местоположении захоронения в Медном, лишь позднее подтвержденном эксгумациями. То есть был информированным свидетелем.

Как и отрицатели Холокоста, ложно высчитывающие время сжигания трупов в печах, чтобы «опровергнуть» преступления нацистов, катынские отрицатели любят «логистические» аргументы. Вот как выглядит, например, один из таких аргументов, основанных на допросе Токарева:

«Общий путь, который жертва должна была проделать до камеры смерти, с учетом размеров здания был не менее 100 м. Скорость движения жертвы вряд ли могла быть более трех км/час. Это 2 мин. Предположим, что дополнительное время на открытие камеры, выход жертвы, закрытие, опрос, расстрел и вынос тела во двор составит полторы, две минуты. Итого 3,5–4 мин. Да простит меня читатель за эту бухгалтерию, но она необходима»[1077] и т. д., и т. п.

Все сводится к тому, что времени на расстрел за ночь при таком индивидуальном расстреле не хватило бы. Однако в этих рассуждениях есть сразу несколько проблем. Во-первых, не имеет смысла детально восстанавливать процедуру за все дни расстрела лишь на основании показаний Д. С. Токарева – по его собственным словам, он видел опросы перед расстрелом всего два-три раза, каждый раз по несколько минут. Так что не факт, что в процедуре не происходили изменения, возможно, не подмеченные им.

Во-вторых, время на каждого человека в таких «расчетах» искусственно завышено. Понятно, что определенные действия могли делаться одновременно, и пока одну жертву вели по коридору к расстрельной камере, следующая уже могла подходить к «опросному» помещению (а утверждение о пересечении путей двух жертв ни на чем не основано и противоречит схеме, нарисованной Д. С. Токаревым[1078]).

Подытоживая, имеет смысл привести большой отрывок текста, хорошо характеризующий методологию отрицателей. В. Н. Швед «доказывает» якобы принужденность показаний Д. С. Токарева следующим образом:

«О том, что Токарев старался следовать инструкциям, данным ему во время первого допроса, свидетельствует одна фраза. Несмотря на то что она подверглась двойному переводу, смысл ее предельно ясен. В ответ на предъявление Яблоковым письма Сопруненко от 19 мая 1940 г. Токарев заявил: “Не помню” и добавил “Теперь повторяем мое задание…” (в польском тексте “Nie pamiętam. Teraz powtarzamy moje zadanie…”). Однако Яблоков не дал договорить Токареву и задал новый вопрос. По всей вероятности, генералу показалось, что допрос пошел не по оговоренному ранее плану, и он решил уточнить, что следует говорить. Но забыл, что идет видеосъемка. Поэтому Яблоков был вынужден прервать его новым вопросом»[1079].

Как мы видим, В. Н. Швед развил целую теорию заговора на основании одной мутно переведенной фразы. А вот что Д. С. Токарев сказал на самом деле: «Не помню. Собственное задание, повторяю, могло быть» [1080]. Комментарии излишни. Утверждения отрицателей о том, что его заставили дать показания, ни на чем (кроме сильного желания, чтобы это так и было) не основываются и опровергаются показаниями сына Токарева о том, что о расстреле поляков ему и брату отец рассказал в 1960-х гг.[1081]

Отрицание захоронений польских военнопленных в Медном

После обсуждения аргумента о Кулиговском и Маловейском (опровергнутого выше) Г. Ферр пишет: «Тот факт, что их останков нет