чтобы разозлиться и отправить меня с камнем на шее туда же, в озеро? Он обратился к местной эллари, которая за определённую оплату своих специфических услуг провела над ним обряд, благодаря которому той же ночью, по его собственным рассказам, он очнулся в некоем загадочном лесу с почвой из сухой глины, с деревьями без листвы, чья кора раздирала кожу, стоило к ней только прикоснуться, с двумя лунами на небосводе, и там, он встретил её. Шестирукую, богиню без лица, которая взамен на его желание, чтобы я полюбила его в ответ, просила всем хорошо известную оплату. Конечно же, мой муж согласился отдать Чарне что угодно взамен на мои чувства, но в слепоте своей наивности он не заметил одного подвоха. Видишь ли, Надашди, если бы Тонгейр читал побольше книг, то знал бы, что нет действия глупее, чем попытаться приворожить колдунью. Это всегда оборачивается против желающего. Всегда, без исключений. Таким был и этот случай. Едва возвратясь из небытия той ночи в Зачарованном лесу, мой будущий муж понял, что получил не то, что хотел. Я осталась к нему так же равнодушна, как и была, хотя сразу ведьминым чутьём учуяла, где он был и зачем, и могла с ним поиграть, если бы желала. А Тонгейр, о, Тонгейр с той самой ночи воспылал ко мне такими сильными чувствами, что не мог найти от них покоя, и не может до сих пор. Он и рад бы уже избавиться от них, убив меня, но узы Чарны не разрушит смерть. Он любит меня и будет любить, пока не сдохнет сам, и ему от этого плохо. Он пытался избавиться от пут, причинив мне вред, но больно становилось и ему, и он ничего не может с этим сделать. Поэтому с тех самых пор я делаю, что хочу с ним, с его ублюдками, а он извивается от мук ненависти за собственное бессилие и ищет утешения у любовниц, по-прежнему видя в каждой из них меня. Вот поэтому он не любит ведьм, Надашди, а не из-за книжки.

– Это ужасно.

– Лично мне его не жаль. Виноват он сам. А трон, трон Касарии вернётся к его дочерям, хочет Тонгейр этого или нет, и Гата при свете солнца восстанет из руин. Я обеспечу это. Точка! И карты об этом говорят, – сардари показала ладонью на младшую дочь. – Пусть Астура и не заклинает огонь, но даром предсказания кровь Каррго её не обделила. Карты, руны, внутренности животных, воск. Правда, милая?

Девочка, польщённая похвалой скупой на добрые слова матери, кивнула.

– Что они говорили? Повтори ей.

– О возвращении, – затараторила маленькая гадалка, будто распираемая изнутри знаниями о виденном грядущем. – Женщина, возвращение, родное лоно. Я делала расклады несколько раз, и всегда выходит одно и то же. Женщина, возвращение, родное лоно и ещё огонь! Всюду огонь! Трон вернётся к маме. Я это видела. И видела в огне от свечи на полнолуние. И руны это подтвердили. А они никогда не врут. Хочешь? Хочешь, я погадаю и на тебя?

Большие и круглые, как плошки, глаза в обрамлении коротких светлых ресниц не моргая уставились на служанку.

Надашди в недоумении смотрела на Меганиру.

– Ну? – ждала Астура. – Гадать?

– Нет, не нужно, благодарю, – отказалась Надашди и попыталась было встать, но Меганира властным жестом заставила её вернуться на место. – Правда, не стоит. Я… Здесь нет ничего интересного.

– Давай, – сардари кивнула дочери. – Открой нам то, что скрыто.

– Тогда руны!

Девочка схватила лежащий на углу стола шёлковый мешочек с гадальными рунами, что-то прошептала и бросила на стол три агатовых камешка с выгравированными изображениями. Синие, как штормовое море, глаза сардари и точно такие же глаза Астуры изучающе посмотрели на изображения.

– Мама… – улыбнулась девочка, и улыбка её оказалась такой же неприятной, как и у Меганиры. – Мама, ты была права, она – лгунья.

Глава 23 Закон есть закон

– «Булла кардинала Таллиция, именуемого Первым и святочтимого матерью единой правой веры церковью Святой Благодати, епископа Севера и Юга, викария касарийской епархии…» Это набор слов или мне надо вдуматься? – спросило Дитя, пробежав глазами по тексту в свитке.

– Изволь ознакомиться, – процедила сквозь зубы леди Улисса, не утруждая себя лишними объяснениями.

– При первой же возможности, – съехидничало Дитя и сунуло свёрнутый документ за голенище сапога.

– Вы только посмотрите, как оно позволяет себе поступать с документами прелата! – прошипела старуха, садясь на лавку рядом с Теабраном с таким видом, будто учуяла неподалеку от себя кучу навоза.

– Оно всё слышит, бабуля, – Дитя плюхнулось на соседнюю лавку под опадающей бугенвиллией и сладко потянулось, хрустнув костяшками пальцев, затем повертело головой и достало из-за спинки скамьи початую винную бутыль, которую припрятало здесь накануне. Но едва горлышко с остатками оплётки коснулось губ их высочества, как Теабран выхватил спиртное и сунул подоспевшему слуге.

– Может быть, уже хватит? – рассердился король. – Бутылку ты берёшь в руки чаще, чем книги или перо!

– В Конквилактории, знаешь ли, отбивают желание обращаться и к тому, и к другому. – Дитя цокнуло язычком вслед стремительно удаляющейся выпивке. – Ты же понимаешь, что для меня не проблема достать ещё?

– Вообще-то теперь проблема, – отрезал король, вернувшись к стопке документов, которые намеревался рассмотреть и подписать во время отдыха на свежем воздухе. – Я уже дал распоряжение, чтобы тебя больше не пускали в винные погреба, иначе тот, кто нарушит этот приказ, получит тридцать ударов плетью. Ты больше не будешь пить в стенах этого замка. Отныне не по своей воле, но по моей ты прекращаешь пьянствовать в стенах Туренсворда.

– Тогда мне повезло, что в Паденброге находится около полусотни таверен.

– С сегодняшнего дня ты не зайдёшь даже в самый дешёвый кабак, – заверил Дитя Теабран. – А попросишь хоть у какого-то спящего под мостом забулдыги бутылку или пинту в самой мелкой харчевне Нижнего города – мне доложат, не сомневайся, и поверь, тебе не понравится то, что за этим последует.

– Уже не терпится узнать, что же ты со мной сделаешь, – брызнуло смехом Дитя, но глаза его наполнились злобой. – И с чего вдруг, позволь спросить, такие репрессии? Что-то не припомню, чтобы раньше кого-то волновало моё увлечение вином.

– Ройс, перестань, – Иммеле отложила вышивку и положила руку на локоть их высочества. – Давай не сегодня.

– Почему? – упрямилось порядком раздражённое Дитя. – Сегодня разве какой– то особенный день? Нет, мама, пусть он ответит.

– Потому что раньше тебе было возможно перечить своему отцу, но теперь ты не можешь перечить королю.

– Мы живем в Паденброге всего ничего, и отец угрожает мне физической расправой уже второй раз. Здешняя земля выделяет какие-то особенные испарения? Нет, мама, правда, пусть скажет. Пусть сообщит человеку, который отвоевал для него корону, что ему теперь нельзя удовлетворять свои небольшие потребности так, как ему этого хочется. Мне казалось, мои заслуги стоят того, чтобы позволить себе немного вольностей, разве нет?

– Ройс, лучше молчи, – прохрипел король.

– А то что? Я до сих пор хромаю, папа. Мне больно, а с вином мне легче.

– Тогда хромай к Алмекию или Гараю, – фыркнул король, – но пить ты больше не будешь! Разговор окончен.

– Тогда я могу хромать отсюда? Мне же ещё нужно изучить буллу кардинала Таллиция, именуемого Первым и святочтимого, и далее до последней запятой. Это важно. Разве ты не знаешь, как это для меня важно?

– Уменьши свой сарказм, ты, невоспитанный ребёнок! – буркнула Улисса, тряхнув в воздухе кожаным «Четырёхлистником», как торговка средней руки трясла бы деньгами во время покупки пучка вяленой краснобрюшки, и повернулась к Иммеле. – А всё потому, что ты перестала воспитывать своих детей и разрешаешь им делать всё, что заблагорассудится! В моё время дети никогда не позволяли себе так разговаривать со старшими! Надо было чаще читать им обоим писание!

– Ох, бабуль, только не снова, – вздохнуло Дитя, почувствовав вспыхнувший в груди приступ настоящего