Саблин. – Где-то придется добывать одежду. В таких модных костюмах у нас два пути: на тот свет и в лагерь.

Передохнув с полчаса, они двинулись дальше. Взошло солнце и пригрело, беглецы согрелись от ходьбы и его теплых лучей. Дубович все чаще стал отставать, и они останавливались, чтобы его дождаться.

К полудню их силы были на исходе, и Саблин повалился на землю. Сатувье сел рядом. Через несколько минут, с трудом волоча ноги, подошел и Дубович.

– Надо повернуть на запад, – сказал прерывистым от усталости голосом Сатувье. – Там на склонах попадается жилье. Без еды и одежды нам не перейти горный хребет.

– Лучше пойдем на юг, там можно добраться до Австрии, – возразил Дубович. – Оттуда – в Швейцарию.

– Но там нет партизан, – возразил Саблин. – Я разговаривал со словаками, они говорят, что здесь в горах есть боевой отряд. Надо идти туда, к партизанам!

– Зачем? Надо выжить, вот что сейчас важно. Надо сохранить себя для будущего. Наша война – это наше спасение. Я согласен с господином, но надо идти на юг. В Швейцарии у меня есть друзья, они помогут нам. С одним я учился в Сорбонне.

Он заговорил по-французски с Сатувье. По их интонациям Саблин понял, что они в полном согласии с выдвинутой идеей. Дубович одобрительно кивал головой на встречные реплики и уже не обращал внимания на Саблина, видно, найдя в бельгийце союзника.

– В общем, так, – повернулся Дубович к Саблину. – Мы идем на юг! Я думаю, вы пойдете с нами?

– Нет, господин Дубович! Да и вам не дойти до Швейцарии. Вы и до Австрии не доберетесь, даже при добром отношении чехов. Тут до Праги километров восемьсот, и все горами да лесом. Вы думаете в Татрах легко ходить в вашем возрасте? Так что подумайте. Что касается меня, я, господин Дубович, красноармеец, и моя дорога – к партизанам. Они здесь есть, я слышал.

– Как красноармеец? – задал Дубович вопрос в величайшем изумлении. – Вы же словак! Вы и говорите хорошо по-словацки.

– Я говорю и по-польски, и по-сербски, и по-болгарски, и неплохо по-немецки, но я красноармеец и давал присягу.

– Боже мой! Это же фанатизм. Кому станет легче, если вы погибнете в горах? Умрете от истощения.

Сатувье молчал и наблюдал эту сцену агитации, потом встал, подошел к Саблину и протянул ему руку.

– Я пошел на запад. Оттуда мне легче попасть в Бельгию. А ты больше никогда и нигде не признавайся, что ты русский, даже если придешь к партизанам. Не забывай моего совета, я знаю, что говорю. А бить бошей можно и под именем Карела Вондрачека. Я ухожу потому, что я плохой патриот, и мне сражаться совсем ни к чему. Я и в лагерь попал по глупости: челку Гитлеру нарисовал в другую сторону. Теперь нарисую как надо. Попадешь в Брюссель – найди художественный салон Сатувье. Буду рад, если мы выживем. Прощай! – он повернулся и пошел, не оборачиваясь. С Дубовичем даже не попрощался.

– Подождите меня! – закричал Дубович. – Мы можем вместе пойти! Подождите!

Сатувье повернулся и посмотрел на приближающегося старика:

– Нет, господин Дубович, мы не пойдем вместе. Потом я пойду на запад! Один я дойду, с вами – нет! Вы будете меня держать. У вас не хватит сил, чтобы дойти, – жестко сказал бельгиец и быстро пошел, сразу скрывшись за разломом камней.

– Какой негодяй! – воскликнул Дубович по-французски. – Каналья! – заорал старик и от напряжения весь покраснел и затрясся. – Влез в нашу группу, а теперь побежал, как крыса!

Саблин подошел к Дубовичу, взял его под руку. Сквозь одежду он почувствовал, как дрожит от возбуждения тело этого необычного человека. Уже одно то, что он был членом Коминтерна, вызвало в Филиппе трепетное уважение.

– Успокойтесь, товарищ! – сказал он, неожиданно для себя назвав Дубовича товарищем. – Не стоит расходовать силы.

Дубович сразу успокоился и закивал головой:

– Конечно, конечно. Мы пойдем в Чехию, оттуда в Австрию. Там у меня есть свои люди, они нам помогут. Вы меня не оставите в горах?

– Что вы, Штефан! Мы не приучены. Давайте двигаться, – не стал с ним спорить Филипп.

К вечеру они уже едва тащились. Саблин видел, что Дубович идет из последних сил: он часто останавливался, тяжело дышал. Филипп возвращался, перебрасывал его руку через плечо, обхватывал за талию и почти волочил его, хотя сам чувствовал, что так его надолго не хватит. Сумерки спустились на горы, и холодный туман клочьями охватывал беглецов. Саблин выбрал небольшое углубление в скале и стал устраиваться на отдых. Он наломал веток и сделал из них постель. Но ветки не грели, а арестантская роба не сохраняла тепло, и Филипп вскоре почувствовал, что замерзает.

– Штефан, давайте расстелим ваше пальто, иначе я околею, – попросил Саблин. Но Дубович категорически запротестовал:

– Я больной человек! У меня плеврит и нефрит! Нет! Нет! Вы уж как-нибудь сами. Побегайте, попрыгайте!

Саблин выругался по-русски и прорычал:

– Я побегаю! Но назад не вернусь! Правильно, что вас бельгиец не взял, – добавил он по-словацки. – Вы не товарищ, вы – буржуй! И ни в каком Коминтерне не состояли! И Георгий Димитров с вами не здоровался!

– Простите меня, старого дурака! – вдруг заплакал Дубович. – Идите ложитесь рядом на мое пальто и прижмитесь ко мне спиной. Это нервы, на меня что-то нашло. Простите меня! – Он расстегнул пуговицы и распахнул полу пальто.

Саблин не стал больше ничего говорить и лег рядом с Дубовичем. Уснул он мгновенно, спиной чувствуя тепло старика. Проснулся от холода, который все же пробрал до костей. Не выдержав, вскочил и принялся подпрыгивать и сгибаться. Кое-как отогревшись, он вновь прижался спиной к старику, который спал и тяжко постанывал во сне.

На вторые сутки они перевалили через горный хребет и двинулись вниз, плохо представляя себе, куда идут.

Неожиданно они оказались перед загоном для скота, но людей здесь не было, и никаких признаков присутствия человека они не обнаружили. Покрутившись по загону, Филипп еще не терял надежды найти что-либо съестное. Но надеждам его не было суждено сбыться, загон явно давно уже был заброшен, им не пользовались. Но его присутствие здесь в горах говорило о том, что до жилья, видимо, не так уж далеко.

Голод откровенно давал о себе знать, и Саблин подумывал, не застрелить ли ему из автомата какую-нибудь живность. Правда, кроме птиц пока им ничего не попадалось.

Не прошли они и километра, как на козьей тропе их встретил паренек. Он твердо стоял на дороге, расставив ноги и сжимая в руках винтовку. Это было так неожиданно, что Саблин даже растерялся. Он почувствовал, что обессилел, ноги не хотели его держать. Радость вдруг вспыхнула в нем