и теплом разлилась по телу. Он невольно сел на камень. Дубович еще не видел парня, но немедленно воспользовался возможностью отдохнуть и повалился на землю. Тяжкий переход закончился, побег завершился успешно. Паренек был часовым и нес охрану партизанского лагеря.

Отряд был небольшой, но кого только там не было: русские, бежавшие из немецкого плена, поляки, югославы, но больше всего здесь собралось чехов и словаков. Одни бежали от мобилизации, другие дезертировали, третьи хотели сражаться против фашизма. Но весь этот Вавилон подчинялся одному человеку, у которого была то ли кличка, то ли фамилия Кряж. Он свободно объяснялся на всех языках своих подчиненных, и никто толком не знал, откуда он. Рассказывали, что Кряж пришел в горы в оборванном ватнике, в сбитых сапогах, в которые были заправлены полосатые брюки, и в шерстяной шапке, натянутой до самых ушей. Зато к этому малопривлекательному наряду у него было богатое украшение из двух немецких автоматов и четырех немецких гранат с длинными ручками, засунутыми за широкий румынский ремень. Небольшой отряд, собравшийся в горах стихийно, не был боеспособным не только из-за отсутствия оружия, но и мало-мальского опыта войны. Тогда еще русских военнопленных в отряде не значилось. Кряж сразу заявил, что отрядом командовать будет он, так как у него офицерское звание. Своим помощником Кряж сделал девятнадцатилетнего чеха Ярослава Ружичку, подарив ему автомат и одну гранату, чем заставил возгордиться молодого человека и проявить к себе уважение и преданность.

Кряж соответствовал своему названию, он смотрелся как приплюснутый сверху пень с корнями и был молчалив до удивления. А еще за ним водилась одна черта, которая заставляла людей беспрекословно выполнять его приказания. Если Кряж ставил перед кем-то задачу или давал задание и замечал колебания, он мог молча махнуть рукой и вместе с Ружичкой шел выполнять задание сам. И никто не мог упрекнуть его как командира.

С Саблиным Кряж говорил мало, но он задал несколько очень точных вопросов, и ответы его вполне удовлетворили.

И заключение Кряжа было лаконичным, но прозвучало как приговор:

– У нас партизанский отряд, значит мы вне закона на этой территории, – сказал он по-русски, и Саблин заметил у него украинский акцент. – У нас нет возможности проверять вашу легенду. Малейшее подозрение – и вас просто убьют. Таков здесь неписанный закон подполья. Хотя вы, может быть, и не предатель. Не давайте поводов для подозрений! – закончил он на словацком языке. – Мы не спрашиваем ни у кого национальности, ни подлинного имени, ни откуда люди. Так безопаснее: не знаешь – гестапо не расскажешь! А при нашем деле такое тоже не исключается. Про Дубовича я слышал, он действительно из Коминтерна.

Кряж приставил к Саблину молодого веселого парня с хитрыми глазами, которого все звали Ян Гус. Он всегда носил при себе два пистолета и гранату-лимонку, неизвестно как попавшую сюда, в горы.

– Мой талисман! – посмеивался Ян, подбрасывая черный рубчатый металл. – Он спасет меня от гестапо!

Несколько дней Кряж держал Саблина в отряде и никаких заданий ему не давал, но по тому, как он подробно выспрашивал про каменоломню, видно было, что этот объект его очень заинтересовал, особенно тот факт, что каждый день немцы увозили на машинах всю породу до пылинки, которую рубили в штольне пленные. Филипп видел, что Кряж каждый день отправляет людей в долину и догадывался, что он разведывает каменоломню. Люди приходили усталыми, иногда были раненые, иногда возращались в отряд не все, некоторые исчезали навсегда. Ему не надо было объяснять, что это означает: они сражались, они делали свое маленькое дело, это была их война.

– Я отдохнул и хочу в дело, – сказал он однажды Кряжу. Тот кивнул и сквозь зубы проговорил, словно как раз готовился к такому разговору:

– Пойдешь с Яном, он знает.

Из запасов Кряж приказал выдать Филиппу одежду, в которой он выглядел деревенском увальнем. Ян подарил ему черную шляпу с большими полями.

В Михаловцах они появились, когда уже стемнело. Здесь не было комендантского часа, и они беспрепятственно дошли до небольшого кабачка. Посетителей оказалось негусто, а в дальнем углу сидели, потягивая темное пиво, два жандарма. Они очень уж внимательно посмотрели на вошедших, что не понравилось Яну. За стойкой стояла молодая девушка. Сероглазая брюнетка с копной пышных волос произвела неотразимое впечатление на Филиппа, он не мог оторвать от нее глаз и даже не заметил, как внимательно к ним присматривались жандармы.

Ян подошел к стойке и приветливо сказал:

– Матушка передает тебе, Ганка, привет.

– Как ее зубы? – радостно спросила девушка и улыбнулась. – У нее болел коренной?

– Нет, зуб мудрости, – улыбнулся в ответ Ян. Ганка, перегнувшись через стойку, обхватила Яна за шею руками и поцеловала в щеку.

– Я так рада, братик! Позади жандармы, – шепнула она.

Ян мгновенно сориентировался и представил ей Саблина:

– Это – наш сосед Карел Вондрачек. Помнишь мельницу в Гуменном? Это его отца.

– Да, да! – воскликнула радостно Ганка, – конечно, помню! – Господин Лукас, какая радость у меня! Приехал брат из деревни и его сосед-мельник, – обратилась она к жандарму, стоявшему за их спиной. – Можно я вас угощу сливовицей? У меня такая радость! А может, бехеревку?

– Ну разве что рюмочку! – милостиво согласился жандарм. – Мне надо на службу. Порядки строгие. Давай сливовицу. От бехеревки у меня изжога.

Ганка быстро налила три рюмки сливовицы и пододвинула всем троим. Жандарм поднял свою и повернулся к мужчинам, его хитрый взгляд скользнул по лицу Филиппа и внимательно обшарил Яна. Они выпили, жандарм откозырял и пошел к двери, где его ждал товарищ, и они покинули кабачок.

– Господи! Есть же Бог! – прошептала облегченно Ганка. – Этот Лукас – такая поганка! Берегитесь его, ребята! И тебе, Ян, надо было не спешить сюда заходить.

– Бог не выдаст… – сказал Ян. – Надо этого Лукаса прикончить. Я о нем слышал от ребят. Жаловались на него. Спросим разрешения у Кряжа. Ганка, зачем вызывала?

– Мне передали, что человек ищет встречи. Сейчас я освобожусь и провожу одного из вас в тот дом.

– Пойдет он, – сказал Ян. – Ты посиди, подожди Ганку, а я пойду потолкаюсь снаружи. Эти жандармы не нравятся мне.

Они шли по ночным улицам, и Ганка крепко держалась за Филиппа. Он чувствовал, что она волнуется, и ее волнение начало передаваться и ему.

– Ганка, что-нибудь не так? – спросил он. – Вы вся дрожите. Что с вами?

– Я боюсь! – ответила она тихо и крепче сжала руку Филиппа. Ладонь у нее была сильная и горячая.

– Чего боитесь? – удивился он. – Есть опасность?

– Сама не знаю, но мне что-то страшно. Раньше такого не было. Днем мне показали этот дом,