class="p1">– Под Сталинградом – настоящая катастрофа. Окружили Паулюса, и он сдался. Шестая армия уже не существует. Три дня в Берлине траур. Так что поживем, камарад!

– Спасибо, дружище! – расчувствовался Филипп. – Такая радость!

– Меня зовут Алан Сатувье. Я из Бельгии. Был художником. Написал Гитлера, вот и оказался здесь, – улыбнулся Алан.

Он хорошо говорил по-немецки, хотя чуть грассировал. В ту ночь Саблин сообщил радостную весть русским пленным, и кто-то запел «Интернационал». Барак пел, но немцы даже не делали попытки пресечь это пение. Лишь сутулый пожилой фельдфебель из нестроевых открыл дверь барака, оглядел тускло освещенные нары, покачал головой и молча вышел. А они пели, пели, заканчивали одну песню, начинали новую.

После этого Филипп и Сатувье встречались часто. Встречи были короткими, но Сатувье информировал Филиппа о событиях на фронте. Откуда он получал эту информацию, Саблин не спрашивал, закон конспирации научил его не задавать вопросов. Если Алан посчитает нужным, он сам скажет ему все, что необходимо.

Однажды Филипп доверительно шепнул Сатувье:

– Хочу туда, в горы.

Этот маленький, флегматичный бельгиец с большими залысинами на голове вдруг преобразился, сверкнул своей ослепительной улыбкой, глаза у него загорелись.

– Я знаю, как! – ответил он. – Пойдем вместе! Жди сигнала!

Через несколько дней сутулый нестроевой фельдфебель остановил Саблина, когда он вечером с группой пленных возвращался из каменоломни.

– Немецкий знаешь?

– Да, гepp фельдфебель! Говорю свободно.

– Иди за мной!

Он подвел Филиппа к двум грузовикам, в которых находились люди. Кто они – Саблин не мог рассмотреть из-за сумерек и брезента.

– Полезай! – приказал немец и подтолкнул Саблина к грузовику.

В кузове сидели человек двенадцать и двое немцев с автоматами. Рассмотреть людей было трудно, но Филипп почувствовал, что Алан Сатувье здесь.

– Садись сюда, – тихо позвал он и подвинулся, давая Филиппу место рядом. Саблин сел на пол, и рука Сатувье сжала его ладонь. Радостное чувство охватило Филиппа, он еще не мог поверить, что возможен побег, не знал, как он будет осуществляться, но полностью отдался во власть бельгийца, подчиняясь его задуманному плану.

Они долго ехали по ровной дороге, машину не трясло и не подбрасывало на ухабах, отчего Филипп заключил, что везут их по хорошей асфальтированной трассе. Потом дорога пошла в гору – это стало ясно по натуженной работе мотора. Наконец сделали остановку, машины заехали во двор, образованный каменными сараями и домом. Всем приказали выйти из машин, и Саблин увидел, что всего их было не более трех десятков человек, одетых в штатское. Говорили они на разных языках, и только русской речи не было слышно. Сатувье размялся, подвигал руками, всем телом и тихо сказал:

– Забудь, что ты русский. Ты – словак Карел Вондрачек, жил в Гуменном, работал учителем немецкого языка. Даже если тебя будут пытать – ты словак Карел Вондрачек! – и Сатувье отошел от него. Он прошелся по двору, перекинулся несколькими фразами с двумя арестованными и снова вернулся к Филиппу. – Через два часа мы будем в одной деревушке, – тихо сказал он. – Там появится возможность, и мы уйдем в горы.

Но этим планам бельгийца не суждено было сбыться. Одна машина осталась во дворе, а вторая, в которой ехали Алан и Филипп, двинулась дальше в горы. Едва она прошла с десяток километров, освещая фарами узкую ленту горного шоссе, как в небе начал нарастать какой-то шум. Саблин понял сразу, что это самолет, но не придал этому значения. И только тогда, когда сильный взрыв бросил машину на камни, он понял, что это бомба. Грузовик завалился на бок, но удержался на краю обрыва. Осколками разнесло в клочья брезент. Филипп выбрался из машины, следом за ним выполз Сатувье. Они оказались невредимыми, осколки бомбы пощадили их.

– Надо быстро уходить отсюда! – сказал возбужденно Алан. Но Филипп сел на камни, голова у него кружилась, видно, удар головой о борт машины дал себя знать.

– Подожди, мне плохо!

– Ты ранен?

– Нет! Просто головой стукнулся, кружится.

Наконец он справился с возникшей слабостью и встал. Из кузова машины послышались какие-то звуки и оттуда выполз человек.

– Господа! Не бросайте меня! Меня нельзя оставлять! Я член Коминтерна! Моя фамилия – Дубович! Я – член Коминтерна! Я лично знал Георгия Димитрова! – быстро, но довольно связно и точно говорил этот человек, что свидетельствовало о его счастливой судьбе – он оказался невредим, осколки бомбы и его миновали. – Господа, я Штефан Дубович, я не должен оставаться у немцев. Я – член Коминтерна! – начал он по второму разу представляться.

– Хорошо! Мы возьмем вас, – заверил его Саблин.

– Вы словак? – спросил Дубович, с трудом поднимаясь на ноги.

– Да! – мысленно благодаря и благословляя на лучшую судьбу оставшегося в каменоломне Павела Газелку, научившего его словацкому языку, ответил Саблин. Обладавший большими способностями к языкам, Саблин быстро схватывал славянские языки и с поляком мог довольно свободно объясняться, так же, как с сербом Богомилом Радвичем на сербском, а с болгарином – по-болгарски.

– Уходим! – поторопил их Сатувье.

– Подожди! – Саблин полез в кузов, раздвинул мертвых, нашел немца и вытащил из-под него автомат. Он отстегнул запасные обоймы с его пояса и вылез наружу.

– Второй раз я уже в плен не пойду! – решительно сказал он. – Поэтому мне без этой штуки не обойтись. – И они все трое двинулись вниз по камням.

– Надо бы поджечь машину! – всполошился Саблин. – Тогда бы нас никто не хватился: сгорели и сгорели.

– Ты плохо знаешь немцев, они и горелые трупы рассортируют. У них учет поставлен как надо, – «успокоил» Саблина Сатувье. – Лучше как можно дальше уйдем в горы. В этом наше спасение, – добавил он бескомпромиссно.

Они быстро выбились из сил, хотя и спускались вниз. Сказалось недоедание и тяжелая работа в каменоломне. А Дубович был стар для таких переходов и все чаще отставал от них. Кроме того, он был одет в длиннополое пальто, подбитое мехом, и страдал от жары, хотя здесь, в горах, гулял довольно прохладный ветер. И Саблин, и Сатувье были в полосатых арестантских костюмах, но прохладного ветра не чувствовали оттого, что слишком были возбуждены пережитой опасностью. Идти было трудно еще и потому, что темнота не позволяла выбирать дорогу. И только когда наступил рассвет они смогли определить свое направление.

– Если перейдем горы, там будет Чехия, а на запад – Польша, – сказал Дубович. – К юго-востоку будет Венгрия. Только я уже идти не могу. Сердце…

– Я тоже обессилел, – откликнулся Сатувье.

Они нашли местечко между камнями и легли. Дубович сразу уснул и захрапел. Саблин и Сатувье лежали на земле и чувствовали, как холод добирается до их костей.

– Так можно быстро околеть, – с дрожью в голосе сказал