Не говоря ни слова, вмиг забыв о мигрени, я выскользнула из кровати и подлетела к окну. Пальцы застигнутого врасплох Кости дрогнули, и он выпустил из рук угол того, что напоминало среднего размера деревянную доску, обернутую самой обыкновенной коричневой бумагой и слабо, чисто символически перевязанную бечевкой. Доска с глухим стуком ударилась о подоконник.

– Рита? Уже проснулась, умница, как раз зашел пригласить тебя на завтрак. Сегодня яичница и кофе, надеюсь, не возражаешь, – сбивчиво затараторил Костя, пряча глаза. И помедлил, понимая, что нужно как-то объяснить свои фокусы за шторой. – А я… вот, здесь гораздо удобнее, чем на весу… Пытаюсь кое-что завернуть…

Костя засуетился, торопливо прикрывая бумагой кусок деревяшки. Меня же эти странные манипуляции волновали сейчас меньше всего. Где новый рисунок от призрака, где продолжение истории? Помнится, красавица поцеловала чудовище, и теперь настал логичный момент для хеппи-энда. Неужели сосед сверху поленился закончить свою незатейливую сказку?

Я без спроса приподняла доску, осмотрела подоконник, на корточках обследовала пол и, наконец, высунулась из окна, бесцеремонно оттерев с места Костю. Рисунка нигде не было. Куда же он запропастился, призрак ведь оставлял мне послания каждый день… С нездоровым оживлением, чувствуя приближение новой волны истерики, я обыскала пространство вокруг подоконника снова. И снова…

– Костя, – я наконец подняла глаза на потерявшего дар речи, являвшего собой одно большое недоумение хозяина дома, – ты ничего не заметил на подоконнике? Лист, рисунок – что-то вроде этого? Возможно, какое-то послание уже лежало до того, как ты расположился здесь с этой бумагой…

Костя отрицательно покачал головой, неловко подернул плечами и, скользнув по мне взглядом, поспешил отвести глаза. Потом снова завозился с доской, смущенно покашливая и шелестя грубой оберткой. Ох, боюсь, что-то здесь не так… Подобно мне, он совсем не умел лгать. Я в упор посмотрела на него, смешавшегося, суетливого, неумело пытавшегося скрыть от меня что-то под слоем толстой бумаги, – и в тот же миг поняла все.

Призрак не оставил мне традиционного рисунка, но не забыл обо мне. Эта загадочная и, кажется, хорошо знакомая мне доска… предположить, что ее принес Костя, можно было лишь в моем нынешнем разбитом, измотанном переживаниями состоянии. На самом деле к моменту прихода Кости она наверняка уже лежала на подоконнике. И оставил ее призрак – для меня.

Я потянулась к доске, и Костя, смиряясь, безвольно уронил руки и отступил. Бечевка без труда соскользнула, и из коричневой бумаги показались сиявшие, будто на солнце после дождя, городские крыши. Я поспешила развернуть обертку и в потрясении застыла на месте, увидев растрепанную темноволосую девушку в белой сорочке.

Таинственный обитатель мансарды подарил мне картину. Отдал свое творение, которое, судя по всему, что-то для него да значило. Так и было, иначе картина не красовалась бы в центре крохотной комнатушки под крышей, а ее автор не продолжал бы с маниакальным упорством набрасывать эскизы портретов своей героини. Той самой девушки с родинками на плече, что казалась удивительно похожей на меня…

Призрак не оставил записки. Ни клочка бумажки, ни очередного рисунка – ни намека на то, почему решил сделать мне столь щедрый подарок. Но, похоже, я начинала догадываться, в чем дело… Похолодев и выпустив из пальцев картину, я развернулась и пулей бросилась из комнаты. Плевать, что я совершенно не знаю этого человека, что он явно в отцы мне годится и, возможно, болен, что вчера он стал свидетелем моих страданий, что я обещала не подниматься наверх, что я даже не представляю, что ему скажу. Не знаю как, но он стал мне настоящим другом. И я не могу его потерять. Я должна его увидеть, немедленно! Скорее, скорее…

Взлетев вверх по лестнице, я толкнула деревянную дверь и затормозила лишь в центре комнатки со скошенным потолком. Меня встретила тишина. Увы, я опоздала. За раскрытой створкой незатейливого шкафа покачивались пустые вешалки, на кровати аккуратной стопочкой лежало снятое постельное белье, а небольшое пространство мансарды заливал радостный солнечный свет, словно чувство тягостного одиночества испарилось отсюда вместе с переживавшим его человеком.

Я беспомощно огляделась. Выходит, моя догадка была верной, и призрак подарил мне картину на прощание. Да как же так? Человек, который меня понимал, радовал каждый день, скрашивал эту странную, явно не задавшуюся командировку, вдруг ускользнул из дома, ничего не объяснив. Может быть, его оттолкнула моя истерика? Допустим, но тогда он не оставил бы мне картину… Да какая вообще разница, почему он исчез! Главное, я больше никогда не почувствую его присутствие. И снова это «никогда»…

– Рита! Так я и знал, что эта картина тебя расстроит, не успел унести от греха подальше. Забудь об этом, нас ждет завтрак, а потом… – При виде моей растерянно топтавшейся фигуры Костя осекся и резко замер на пороге. Потом скользнул глазами по комнате, остановил взгляд на мне и тихо произнес: – Он уехал. Сегодня, рано утром, пока ты спала.

– Но как же это… – Я и не думала, что после вчерашнего срыва у меня еще остались в запасе слезы. – Куда? Зачем… Он ведь, кажется, болен…

– Потому и уехал, что завершил обследование и оказался здоров. Не обижайся на него, что не оставил записки на прощание, он собирался в спешке, – будничным тоном, словно желая снизить градус напряжения, бросил Костя. Он бодро двинулся вперед, но остановился в шаге от меня, удивленный новой порцией слез. – Рита, все хорошо, что хорошо кончается. Этот человек… твой сосед… пересидел здесь сложные времена и спокойно отправился домой. Знаю, он развлекал тебя сюрпризами, но теперь это вполне могу делать и я. Только подумай, как все удачно складывается: все неприятности и сомнения остались позади, угрозы миновали, и теперь можно сосредоточиться на наших отношениях.

– Нет. – Я в который раз за последнее время взглянула на Костю сквозь слезы и покачала головой, мгновенно приняв решение. – Знаю, я уже говорила это, но… прости меня. Никаких отношений не будет. Я тоже уезжаю.

* * *

Пригладив ладонью сгибы темно-красной ткани, я аккуратно положила вечернее платье в чемодан поверх остальных вещей. Потом взяла лежавший на тумбочке футляр, задумчиво подержала в руке, открыла. Радостно блеснул, наконец-то выглянув на свет божий и поймав солнечный луч, гладкий красный камень. Я захлопнула футляр и вернула его на место. Пусть хозяин дома решает, что делать с украшением, отныне это не моя забота.

Снизу в который уже раз донесся веселый детский визг, и я помедлила на пороге, осматриваясь в поисках дела, которое задержало бы меня в этой комнате. Увы,