Страмбли принесла металлический ящик, полный оборудования, набитый резаками, кабелями, отмычками, подслушивающими устройствами и маленькими электрическими коробочками с магнитными подушечками. Она уже открыла его, готовая взломать дверь.

– Не уверена, капитан, – сказала я. – Тот разговор, который я подслушала через череп, был довольно ясным. На этих уровнях все вычистили столетия назад. Если Страмбли понадобится время, чтобы взломать дверь, я думаю, его надо использовать наилучшим образом и пойти глубже.

– Мы же не торопимся, Фура.

– Я знаю, капитан, но ведь всегда существует элемент неопределенности, даже когда ауспиции надежны? Я лишь хочу сказать, если мы знаем, что хорошая добыча находится глубже, может быть, лучше сперва добраться до нее, а затем посмотреть, что осталось за другими дверьми.

– Смотри под ноги, Прозор, – заметила Страмбли. – Судя по всему, Фура положила глаз на твою работу.

– Пусть попробует, – сказала Прозор, а потом, помолчав некоторое время, прибавила: – Для того чтобы прийти к такому выводу, не нужно быть чтецом шарльеров, капитан.

– То есть ты с ней согласна? – спросил Труско.

– Я этого не говорила… Я просто думаю, что мы должны начать с глубоких уровней и продвигаться снизу вверх.

– Хм… – проворчал Труско. – Ну что ж, похоже, нас одолели, Страмбли. Наши два самых младших рекрута думают, что знают лучше опытных космоплавателей, как взломать шарльер.

– Возможно, они правы, – сказала Страмбли, закрывая свой ящик с инструментами. – Мы же не зря потратили столько усилий, чтобы заполучить трос длиной в полторы лиги, верно?

Мне не доводилось встречать разумников, менее увлеченных своим занятием, если таковые вообще существовали. Но держу пари, Труско запел бы совсем другую песенку, если бы знал, кто прячется в космосе, дожидаясь подходящего момента, чтобы напасть на его корабль из засады.

В тот момент мне захотелось немедленно ему об этом рассказать. Вот была бы новость… И для Страмбли тоже.

Но еще – для Прозор.

Я решила, что им не нужно знать о происходящем прямо сейчас.

Лебедка опустила нас на лигу с четвертью, примерно на треть углубившись в недра каменного мирка. Это было гораздо дальше, чем мы спустились в Погибели Брабазула, но на нас воздействовал поглотитель того же размера, и к моменту, когда мы достигли уровня с кладом призрачников, наш вес увеличился вдвое от обычного. Все сделалось тяжелее. Просто стоять в ведре требовало усилий, и скафандр давил на мои конечности так, словно мне на плечи взгромоздился мой двойник. Чувствовался каждый острый край внутри скафандра, каждый плохой стык или грубый шов, и я знала, что в итоге обзаведусь славным набором синяков, какие бы еще сувениры ни принес этот день. Синяки, конечно, будут самой незначительной из проблем. Мы все сделались вдвое тяжелее обычного, как и снаряжение Страмбли, как и наше ведро. Вся эта дополнительная нагрузка ложилась на те же самые отрезки снастей, с которыми мы начинали, и ни один из них не стал крепче. Мы, быть может, и спустились так глубоко, как хотели, но шахта уходила все ниже и ниже, и наши фонари были не в силах осветить эту жуткую пропасть.

Когда Прозор рассказывала нам, как погиб Гитлоу, я изо всех сил старалась не думать о том, что кто-то может запаниковать так сильно, как это случилось с Шевериль; запаниковать, перевернуть ведро и погубить себя и еще одного человека. Но теперь я отлично все поняла. Это было жуткое место, и мне не терпелось оказаться в каком-нибудь другом. Я знала, что поглотитель – всего лишь комочек материи, сжатый так сильно, что даже собственный свет не мог из него вырваться и что у него нет ни ума, ни воли, ни чего-то, что можно было бы назвать аппетитом. Но мне было никак не отделаться от мысли, что на дне шахты, в сердце этого каменного мирка, находилось нечто, желающее утянуть нас в пропасть, – и все, что ему нужно было сделать, – это приложить чуть больше усилий.

Удача – старуха с причудами. Я бы сказала, что она была против Труско с того момента, как он покинул Мазариль. И против меня с того момента, как я прокралась в палатку мадам Гранити. Но когда лебедка опустила нас на уровень призрачников, то никакая подготовка не позволила бы выбрать лучшую дверь. Впрочем, мы ничего и не планировали. Труско просто остановил механизм и рискнул – и в кои-то веки звезды над ним не посмеялись.

– Это предел, – сказал он, пока ведро поскрипывало под нашими ботинками. – Глубже мы не пойдем. Каждая пядь увеличивает нагрузку на снасти, а нам понадобится резерв прочности для добычи. Страмбли, приступай к работе.

Она откинула соединительный мостик и положила свой ящичек на край, после чего открыла и разложила инструменты, как хирург, готовящийся к бою.

Я взглянула на Прозор. Теперь мы все были на одном канале трещальника, не было возможности поговорить без посторонних ушей. Но я кое-что просчитала в уме. Нам потребовалось почти четыре часа, чтобы забраться так глубоко. Оставалось всего девятнадцать – включая время, необходимое для того, чтобы забраться в катер, взлететь и покинуть пределы поля.

Моя здоровая рука вспотела. Жестяные пальцы попытались сжаться, но суставы перчатки скафандра оказались слишком жесткими.

Страмбли без малейшей спешки возилась с дверью.

Она потратила целый час, даже не пытаясь открыть замок, а просто изучая его, вникая в механизмы и возможные системы защиты от взлома. Сосредоточилась на своих маленьких подслушивающих устройствах: прикладывала их то туда, то сюда, что-то перемещала на волосок, повторяла, возвращалась к своим заметкам, что-то тихо пищала себе под нос, как мышь или человек, пытающийся разобрать анаграмму.

– Трудности? – спросил Труско, когда мы все подумали об одном и том же.

– Просто не хочу впопыхах нарваться на что-нибудь, только и всего, – сказала Страмбли. – Это было бы глупо, верно? После того, как мы сюда добирались. Кажется, я нашла способ, но хочу удостовериться.

– Можешь не торопиться. У нас в распоряжении еще много времени.

Иногда Труско через трещальник связывался с «Королевой». Сигнал был не очень хороший: мы сильно углубились в шахту, и в шарльере в любом случае ничто не работает как надо. Но каждый раз я радовалась, когда появлялся Дрозна и говорил, что ничего необычного не происходит: никаких теней на подметале, никаких темных, рваных парусов на фоне останков творения.

Это не означало, что ее там не было.

Просто она ждала своего часа.

Страмбли возилась с дверью уже три часа – та оставалась все такой же закрытой, как в самом начале, – когда терпение Прозор лопнуло.

– Не возражаешь, если я кое-что скажу? – спросила она тоном человека, который намерен высказаться, невзирая ни на какие возражения. – Притворяться не стану, я никакой не открыватель. Но за свою жизнь поработала со многими и побывала во многих шарльерах, так что кое-чего нахваталась.