Люди, несущие меч. Люди, жгущие города. Люди, ведущие рабов.

Что нам надо – радости или счастья?

Солнце клонилось к закату, когда Маркус стал нервничать.

Наверное, это заметили не все. На первый взгляд, наоборот,чудилось, будто мальчик задремал, вцепившись в нехитрую упряжь ослика, лишьиногда вздрагивал, просыпаясь. Но мне почему-то казалось, будто это не сон.

Дорога все сильнее и сильнее забирала в гору, в холмы.Конечно, не такие это кручи, как в Альпах или китайском Тянь-Шане, но нетничего более выматывающего, чем долгий и медленный путь вверх. Кажется, будтовытягивают все жилы – с каждым шагом, с каждым вдохом.

Налево – пустыня, долгий пологий откос, лишь на горизонтевидна зелень садов. Направо – крутой холм, поросший чахлым кустарником иредкими деревцами, с единственной тропкой, вьющейся вверх по склону.

Маркус очнулся, когда мы проходили мимо тропки. Вскинулголову. Дернул уздечку, останавливая монотонно бредущего ослика. И оглянулся.

Посмотрели назад и мы.

На дороге клубилась пыль. Пока еще вдалеке, не меньше чем вчасе ходьбы… для пешего.

– Надо спешить, – сказал Жерар. Провел ладонью позапыленному лицу, горько улыбнулся. – Надо спешить…

– Не надо. – Маркус неловко спрыгнул с осла. Пошатнулся назатекших ногах.

– Это погоня, – терпеливо, будто неразумному ребенку,разъяснил Жерар. – Это не может быть ничем, кроме погони.

– Всадники, три-четыре десятка, – подтвердил Фарид. –Вероятно, вперед выслали дозор на самых свежих конях.

– Они опоздали. – Взгляд Маркуса оторвался отпреследователей. – Здесь.

Вслед за ним мы посмотрели на склон. На вьющуюся тропу,запущенную и заросшую, ведущую на самый верх холма.

– Что здесь? – тихо спросил Жерар, разом утратив всюуверенность.

– Здесь Искупитель решал свою судьбу.

– Это было не здесь, согласно священному преданию… – Жерарзамолчал. Маркус улыбнулся и покачал головой.

Первым с ослика слез Антуан. За ним остальные. В горуусталые животные уже не пошли бы.

– Ты уверен? – спросил Жан. – Маркус, во имя Искупителя, ты…

Он замолк, сам сообразив неуместность этих слов.

И мы пошли по тропе.

Наверное, ею все же ходили. Может быть, раз в месяц, а можетбыть, раз в год – терпеливо поправляя осыпающиеся камни, обрывая упрямыйкустарник, укрепляя склоны там, где это было необходимо.

Луи без всяких разговоров взялся помогать Антуану. Жерар,так же молчаливо, вел под руку Жана. Остальные шли сами, даже Луиза без жалоб ипричитаний шла в гору. А пыльный след на дороге все приближался, уже можно былоразглядеть силуэты всадников. Примерно у половины тускло блестели серыечешуйчатые доспехи, у остальных пестрела в лучах заходящего солнца яркаягренадерская форма.

– Семецкий полк, – выдохнул Фарид, останавливаясь на минуту.Поднес к губам фляжку – и досадливо бросил вниз. Там уже не осталось ни капли,а любой вес становился нестерпимым бременем. – Самые преданные ханские нукеры,их еще вечно живыми зовут…

Мы были на середине подъема, когда взмыленные кониостановились у подножия холма. Фигуры преследователей заблестели парнымибликами – почти у всех были бинокли.

Арнольд остановился, с утробным ревом выворотил из склонаслабый камень и выкатил на тропу. Остановился, выжидая.

Всадники сдвинулись от тропы. Поняли намек.

– Не надо, – остановил Арнольда Маркус. – Нам ещеспускаться!

– Пусть подумают, хотят ли подняться! – осклабился Арнольд.Но обвал начинать не стал, так и оставил камень угрожающе висеть на тропинке.

Большая часть всадников спешилась у начала тропы. А двемаленькие группы поскакали вдоль подножия, выискивая, нет ли иных путей дляспуска. Я заметил, что в каждом отряде было ровное число гренадеров ипреторианцев – временные союзники друг другу не доверяли.

– Идемте… – сказал Антуан. Он тяжело дышал, упирая руки вбока, но ему не меньше нашего хотелось узнать, что же ждет наверху.

Когда мы закончили подъем, пылила уже вся дорога. Отставшеевойско догоняло свой авангард. Не меньше четырех-пяти сотен собрались, чтобысхватить дюжину беглецов.

Но мы на них почти не смотрели.

Вершина холма была плоской, сглаженной то ли ветрами, то личеловеческими руками, словно стол. Каменистый пятачок, пятьдесят на пятьдесятшагов, не больше. Здесь росла трава – почти иссохшая, но живая, неведомо какнаходящая живительную влагу в этом жарком краю. А посредине стояло древнеездание из обломков камня. Я назвал бы его хижиной, но никто не строит хижин навершине горы. Часовня, или очень маленький храм – сложенный в незапамятныевремена, с пустыми окнами, с крышей из окаменевшего кедра… сколько же нужнобыло сил, чтобы поднять в гору по единственной тропе эти бревна… Почему-то язнал – их несли на руках.

Не на Слове.

Жерар первым, будто сомнамбула пошел вперед. Склонился, входяв низкий дверной проем. И опустился на колени.

Один за другим мои спутники входили в горный храм.

Последним вошел Маркус – и они расступились, прижались кстенам, вбирая его в центр.

Я остался стоять у обрыва.

Копилось внизу людское море. Расседлывали коней,расступались, образуя два лагеря. Преторианцы и гренадеры, у которых была общаяцель, но разная к ней дорога.

Закрыв глаза, раскинув руки, я стоял у обрыва, слушал ветери вспоминал.

Чего же тебе не хватило в те долгие дни, что провел ты на вершинехолма, глядя на иссушенную землю, не укрываясь от зноя и не утоляя голод,смиряя слабую плоть и слушая голоса, вечно звучащие в нас?

Ты был полон любви. Но любовь слепа, если ты закрываешьглаза. Любовь нетерпелива, она жаждет радости, а не счастья.

Ты был полон добра. Но твоя доброта не станет добротой длявсех, если ты не сможешь ею поделиться. Доброта беспомощна, не встречая ответа.

Ты был полон сил. Но сила нужна, чтобы собирать урожай,сеятелю нужно терпение. Сила губит, когда ты бьешь по пустоте, стоя на краюобрыва.

Ты построил очень большую хижину. Но может быть, надо былоподумать о доме?

Ты сказал «не поднимите отныне друг на друга смертоносногожелеза». Но убивать можно не только железом, годится и бронза, и удавка, иголые руки. Ты сказал «даже дюжину кто положит, все равно передо мной чист,если чистосердечно раскается». Но не о раскаянии мы услышали, только о дюжине.