– А где же тогда поединок?

– В нас.

Я забрал у него фляжку. Чего уж тут, такими разговорамизанимаясь, можно и выпить. По сравнению с самими словами – уже не грех.

– Объясни.

– Любой поступок ведет нас к добру или злу. Но если бы всебыло так просто – по одну руку добро, по другую – зло! Ведь никакой злодей непризнается в том, что поступает неправильно. Всегда найдутся оправдания.Ограбил потому, что самого ограбили. Убил потому, что на него руку подняли.Обманул и по миру пустил, чтобы самого не обманули. Но это простое, тут всеувертки видны. На самом же деле, в самом невинном поступке тебе с двух стороннашептывают, как поступить. И не всегда будет ясно, чей голос ты слышишь. МожетБог остановить тебя, когда ты поступаешь против его воли?

– Может.

– Нет. Тогда ты уже не человек, ты кукла на ниточках. Тыживешь и поступаешь по своей воле. Тебе дано решать.

Дьявол – он словно темная сторона Бога. Но Бог дает тебесвободу поступать как ты хочешь, ставя при этом перед тобой свой закон. Дьяволже говорит, что законов нет, но отнимает твою свободу. Пусть на первый взглядэтого и не понять… когда у тебя украли закон, пропажу не увидишь глазами. Вот вэтом и поединок – в том, чтобы понять, где твоя свобода, а где твой закон. Чтотут буря, которая могла нас утопить? Буря – всего лишь буря, Ильмар. Сделатьправильный шаг, вот в чем путь к Богу. И тут уж дьявол сделает все, чтобычеловек ошибся. Вдвойне – чтобы ошибся Искупитель. Раскинет перед ним красочныекартины будущего. Поманит удачей, счастьем, богатством. Всем, о чем мечтаетчеловек.

– А Бог? – спросил я.

– Бог? Совесть внутри нас – это и есть Бог. Когда ты знаешь,что ни один человек в мире не узнает о проступке, но тебе стыдно – это Бог.Когда делаешь не то, что нужно, а то, что должно, – это Бог.

– Ты говорил об этом с Жераром? – полюбопытствовал я.

– Епископ – мудрый человек, – с грустью ответил руссиец. –Но… будто испугавшийся когда-то. Самого себя, своей силы. И в любом споре естьпредел, дальше которого он не заходит. Будто боится согласиться.

– И я не соглашусь, – сказал я. – Мне кажется, твое тайноеремесло наложило свой отпечаток. Ты даже для Бога придумал хитроумного врага.

– Все мы разные. – Фарид не стал спорить. – Я и не надеялся,что кто-то разделит мою веру. Но, может быть, Искупителю будет полезно знать,что есть и такие, как я?

В этих словах была правота. Если, конечно, Маркус ещеспособен слушать кого-то.

– Я не осмеиваю твою веру, – сказал я. – Но если и впрямьесть дьявол, так почему же не пытался он помешать Искупителю? ПервомуИскупителю?

– А откуда нам знать, искушал его дьявол или нет? Знал ли онсам, что перед ним искушение, что он преодолел его – или поддался искусу? Чтобыузнать дьявола, надо быть равным ему. Надо быть Богом.

– Что же тогда делать обычным людям?

– То, что должно. И верить, что поступают правильно.

Тогда я решился задать вопрос:

– Ты веришь, что Маркус поступает правильно?

– Не знаю, – ответил руссиец. – Но я не вижу лучшего. Намостается лишь верить.

Разговор наш угас сам собой. Стрекотала где-то в садуцикада, налетал и стихал ветер, ползли по небу звезды. Через час мы разбудилиАрнольда – тот без лишних церемоний растолкал Йенса, и они уселись караулитьнаш сон.

Из селения мы ушли затемно, в домах еще было темно. Мнепочему-то показалось, что не все жители спят, скорее – благоразумно не выходят,чтобы не попасть в свидетели. Видно, странным был наш маленький отряд, аблизость к Хайфе, заполненной чужеземными войсками, не добавляла смелости.

Часа через два мы встретили запряженную мулами повозку,неспешно катившую по дороге. Груза на ней было всего ничего, мешка три сушенойрыбы, и Адмони договорился, что старики и Луиза подсядут на телегу. Мы же шлирядом, под любопытными взглядами возничего и его сынишки. Йенс глянул намальчика и загрустил. Наверное, вспомнил собственного сына, по моей винеброшенного в Урбисе.

Было в нашем шествии что-то комичное, а что-то и горделивое.Тринадцать человек, отовсюду сошедшихся, ни в чем друг с другом не схожих,кроме истрепанных и не просохших до конца одежд с выступившей уже коркой соли.Тринадцать, преследуемые и державными преторианцами, и отборными руссийскимигренадерами.

– Передрались бы они между собой, – выразил общую мечтуПетер.

– Никогда – пока не увидят нас и не решат, что мы в ловушке,– тут же ответил Фарид. – Любой командир поймет, что свара нам на руку.

– Не передерутся, – согласилась Хелен. – Сомнений нет,преторианцы постараются обмануть руссийцев. Сомнений нет. Но не сейчас.

– Гренадеров не обманешь, – парировал шпион. – Они всегданачеку.

Между ними загорелся спор, тем более нелепый, что призом ипреторианцев, и гренадеров были наши головы. Хелен ехидно поминала взбучку,которую задали темнику Суворову державные войска, Фарид отвечал историями обитве при Бресте.

В другой раз интересно было бы послушать их препирательства,но сейчас все слишком устали и были напряжены.

– Авром-Бер, – спросил Жерар. – Как ты полагаешь, твоя шхунауже вернулась в Хайфу?

– Да, – кратко ответил иудей.

– И как ты думаешь, знают уже незваные гости о нас?

– Любому из своих людей я бы доверился как брату, – ответилкапитан. – Любому – когда он один. Но на шхуне два десятка человек. И каждыйподумает – «я смолчу, а другой – расскажет». Жадность погонит их к преторианцами гренадерам. Не удивлюсь, если они будут стукаться лбами, подходя к казармам.

– Значит, за нами уже идут, – решил Жерар. – Нужны лошади.

Но лошадей не было. В очередном селении, переплатив вдвое,мы смогли купить трех ослов, на которых и усадили самых слабых. Повозкаотвернула в сторону, и нам с ней было не по пути.

Шли ослы ничуть не быстрее пешего. Нам помогли бы хорошиелошади, что, без сомнения, были у преследователей. Но в этих бедных краяхлошадь была слишком вызывающей роскошью, доступной лишь в городах.

И мы продолжали идти, под палящим солнцем, по дороге, чтовилась пустынными каменистыми равнинами, мимо редких селений, жмущихся кречушкам и озерцам. В полдень, в одном из селений, мы поели на местномпостоялом дворе: под соломенным навесом, окруженные десятком любопытствующихдетишек. Рыбный суп, острый козий сыр, оливки, кисловатое сухое вино – неслишком обильный обед, но все равно трудно было заставить себя подняться ивыйти из прохладной тени.