атаману Семенову, не вполне ясно. Возможно, как и раньше, его планировалось использовать на монгольском направлении[515].

В 1933 г. в Трехречье был размещен японский гарнизон, которым командовал офицер Тоси, одновременно являвшийся начальником трехреченской полиции. Помощниками при нем значились полковник М. В. Трухин и есаул Пешков. Пешков возглавлял русский охранный отряд, составленный в основном из местных казаков, численностью более 200 человек. Отряд принимал участие в караульной службе на границе [Там же, с. 389, 390].

В июне 1933 г. все русские поселки Трехречья были объединены в составе Трехреченской казачьей станицы, первым атаманом которой стал полковник Д. Я. Мунгалов, в прошлом активный белый партизан. По сведениям советского консульства, трехреченцы были недовольны назначением Мунгалова, которого называли «бездарной личностью» и ничего, кроме «зла», от него не ожидали [АВПРФ, ф. 0100, оп. 17, п. 174, д. 33, л. 11]. Уже в феврале 1934 г. Мунгалов был смещен со своей должности и арестован. Причиной чему стала борьба между местными японскими чиновниками, принадлежавшим к различным группировкам [Русская военная эмиграция, т. 8, с. 399]. Вскоре была ликвидирована и русская охрана границы, есаул Пешков уехал в пос. Якеши, где жила его семья.

Одной из примечательных фигур Трехречья в 1933–1934 гг. являлся капитан Т. П. Москалев, бывший легитимист, в свое время близкий к Жадвойну, имевший давние связи с японской разведкой. Москалев был назначен в Трехречье начальником всей русской пограничной полиции. Капитан оказал поддержку генералу Кислицину и восстановил свое положение в легитимистской организации. Как отмечал один из оппозиционных легитимистам эмигрантских информаторов, «легитимисты торопятся к нему [Москалеву — С. С.] на поклон, в Трехречье назначаются исключительно легитимисты. В какие-нибудь 3–4 месяца все Трехречье начинает ненавидеть легитимистов» [ГАХК, ф. Р-830, оп. 3, д. 15 158, л. 13]. Легитимисты занимали господствующее положение в Трехречье до осени 1934 г. [Русский фашизм, 1993, с. 113].

Ожидание наиболее радикально настроенными эмигрантскими активистами скорого начала войны между Японией и СССР и поддержки со стороны японцев в создании русской освободительной армии обернулось разочарованием. Японцы не собирались воевать с большевиками, по крайней мере в ближайшей перспективе[516], в то же время активно эксплуатируя ресурсы эмигрантской колонии. Сотни эмигрантов, прежде всего из бывших военных, были задействованы в различных охранных структурах и полиции Маньчжоу-го. Как показывают биографии живших в Маньчжоу-го русских офицеров, многие из них поступили на службу в китайскую полицию именно в начале 1930-х гг., когда ранее мало доступная для эмигрантов сфера существенно расширилась, а приоритетные прежде сферы занятости стали стремительно сужаться. По неофициальным данным, количество эмигрантов, принятых в полицию и железнодорожную охрану, составило к концу 1934 г. около 1 тыс. человек [АВПРФ, ф. 0100 б, оп. 5, п. 106, д. 27, л. 102 об].

Идея создания самостоятельной русской освободительной армии была окончательно похоронена в середине 1930-х гг. В 1934 г. в бывшей полосе отчуждения КВЖД и в Харбине была ликвидирована русская самоохрана, а в 1935 г. русские охранные отряды восточной линии были влиты в состав специально сформированной горно-лесной полиции Маньчжоу-го, в которой наряду с русскими служили китайцы и корейцы. В каждый полицейский отряд в обязательном порядке назначался японский советник.

Использование японскими спецслужбами русских партизанских отрядов и боевых групп, в поддержке которых, как части стратегического плана подготовки войны против СССР, советская сторона постоянно обвиняла японцев, также было связано не столько со стремлением втянуть Советский Союз в открытую конфронтацию, сколько с опасениями конкуренции со стороны СССР, активно помогавшего китайскому сопротивлению, в контроле над богатым ресурсами маньчжурским краем. Японцы стремились не только установить полный контроль над советско-маньчжурской границей, но и наладить бесперебойное получение информации о деятельности советской стороны в приграничных районах. Для этого японскими спецслужбами привлекались еще действовавшие и освобожденные из китайских тюрем белые партизаны[517], а также члены боевых групп БРП.

Закордонная работа БРП давно привлекала к Братству пристальное внимание японских спецслужб, стремившихся поставить под свой контроль всю деятельность в этой области. В свою очередь, часть «братчиков», влачивших буквально полуголодное существование в связи с разорением восточной линии КВЖД, были готовы сотрудничать с японцами, работая на себя и на них. В конце 1932 г. начальник Воскресенского отдела БРП подъесаул Вощило, член РОВС[518], поступив на службу в японскую жандармерию, «слил» японцам часть информации о деятельности своего отдела. Тем самым секретные структуры эмигрантского актива начали переходить под управление японских спецслужб.

Ряд крупных фигур из руководства БРП в Маньчжурии были выведены из игры. Осенью 1932 г. был убит поручик Стрельников, при достаточно странных обстоятельствах погиб полковник А. Г. Аргунов[519]. Полковник Грызов и генерал Сычев[520] окончательно отошли от дел. Генерал Шильников вплоть до своей смерти в мае 1934 г. еще продолжал работу, стараясь не афишировать ее перед японцами. Одним из ближайших соратников Шильникова на западной линии являлся полковник И. В. Кобылкин[521], служивший с 1933 г. надзирателем железнодорожной полиции на ст. Чжалайнор. На связи с Кобылкиным находились бывший артельный староста А. И. Радевич и железнодорожный полицейский Антипьев [АВПРФ, ф. 0100 б, оп. 5, п. 106, д. 27, л. 29, 31]. Также с Кобылкиным был связан подпоручик Е. Л. Переладов, выпускник Шаньдунского военного училища, член БРП, служивший с 1934 г. в Маньчжурском полицейском пограничном отряде [Там же, л. 15].

Воспользовавшись гибелью Стрельникова и неясностью вопроса о том, кто возглавит работу боевого подотдела Шанхайского отдела БРП на восточной линии, Вощило постарался прибрать к рукам братчиков-шанхайцев, выплачивая им некоторые деньги, получаемые из Шанхая и от японцев. Назначенный новым начальником боевого подотдела есаул Курочкин неоднократно жаловался в письмах к Ларину, что Вощило «очень внимательно оберегает его от братьев», не давая установить контакты и начать самостоятельную работу [HIA. Larin Papers, box. 1, f. 1.10]. Опираясь на приводимую им информацию, Курочкин предполагал, что Вощило, обладая «страшным честолюбием», установил связи с «семеновским» генералом Клерже («аферистом высшей пробы») и стремится к созданию в Харбине самостоятельного отдела или вообще самостоятельного Братства [Ibid].

Пока контроль со стороны японцев еще не стал тотальным, руководство Шанхайского отдела старалось скрывать свою работу от новых хозяев[522]. Но самостоятельная работа требовала постоянной денежной подпитки. Ларин, стремясь создать устойчивую финансовую базу для деятельности своего отдела, организовал в Шанхае в конце 1932 г. Общество Кассы дешевого кредита[523], где отдельные руководители подразделений отдела имели свои счета. Предприятие оказалось достаточно успешным, хотя и не давало большой прибыли. В 1934 г. аналогичную структуру попытался организовать в Харбине Курочкин [Ibid], но неудачно. Конечно, эффективность антисоветской работы БРП, которая развивалась в подобных условиях, была очень невысока.

В связи с усилением японского присутствия в приграничных районах эмигрантские организации,