построились и тронулись. Ехавший вторым Уотерсон поравнялся с моим джипом и сообщил, что слышит позади шум моторов. Я затормозил, жестом приказал остальным продолжать движение и, всмотревшись, различил в сумраке две немецкие бронемашины, крадущиеся по нашему следу, – они остановились на расстоянии в полторы сотни метров от нас. В следующий миг рядом со мной засверкали трассеры «Браунинга» с джипа Уотерсона. Третья или четвертая очередь достигла передней бронемашины. Та заметно качнулась, и через некоторое время из нее повалил черный дым. Я немного отъехал от Уотерсона и развернулся, чтобы Локк мог вести огонь из нашего спаренного пулемета 30‐го калибра, поливая оба броневика. Уотерсон не потрудился развернуть машину и стрелял через кузов, усевшись на капот.

Вторая машина, выпустив в ответ несколько очередей, пустилась наутек и скрылась за холмом. Меня раздосадовало, что ни один из моих джипов не открыл огонь. Похоже, что новички еще не научились проявлять инициативу и, видимо, ждали, когда им обозначат цель и прикажут стрелять.

Новобранец PPA рядовой Кертис, который первый раз управлял джипом, подбежал ко мне: в темноте он не удержал свою машину на краю крутого и очень узкого оврага и теперь полагал, что, чтобы спасти ее, придется много копать. От волнения он часто дышал:

– Наверное, вы меня выгоните, сэр. Я потерял свой джип, и противник тут ни при чем.

Я приказал ему забрать оружие и все, что получится, из снаряжения, установить на бензобак зажигательную бомбу и лезть в машину Дэвиса. Нам нужно быстро вернуться и доставить информацию, а спасение этого джипа лишь отнимет время. Выгонять Кертиса я не собирался – я верил, что он еще проявит себя как один из наших лучших новобранцев. О его дальнейшей судьбе я ничего ему не сказал, но незнание никак не повредило ни ему, ни его товарищам.

Мы двинулись дальше в темноте по такой сложной местности, что один из сержантов Дэвида Стирлинга шел перед моим джипом и предупреждал о препятствиях. Нас долго сопровождал гул моторов – вражеские броневики тащились за нами следом. Несколько раз мы замечали проблески их фар. Но затем мы поднялись выше, выехали на более ровную поверхность, и преследователи отстали. На холме с юга от топи, через которую мы продирались, я остановился и прислушался: наконец с севера донесся мощный гул, в котором по мере приближения мы распознали лязг множества танков – новые силы фон Арнима выдвигались к Маретской линии. Мы двинулись дальше. По дороге Локк, у которого из-за нашей небольшой стычки слишком разыгралось воображение, насчитал позади столько взрывов, что каждой из наших мин пришлось бы сработать дважды.

Южная дорога оказалась настолько быстрее, что еще до рассвета мы прибыли в Бир-аль-Атер, где нас встретили броневики Дербиширского йоменского полка, готовые вступить в бой: свет фар пяти автомобилей их изрядно переполошил.

Из расположения йоменов я отправил две радиограммы: первую – в штаб 2‐го американского корпуса, вторую – через Лавердюр в штаб 8-й армии, поскольку наши сведения были более актуальны для нее, чем для наших друзей в Тебессе, которым в итоге не пришлось никуда отступать и позиции в Кассерине оказались благополучно удержаны.

Через несколько дней я получил сообщение, что меня вызывают в штаб 1-й армии в Лавердюр. Так мне пришлось в первый раз очутиться в какой-то дрянной комедии, которая ничуть меня не позабавила. Я и не догадывался, что в британской армии есть столько растерянных, усталых и сварливых офицеров. Но позже, в штабе союзных войск в Алжире, я увидел, что их гораздо больше.

В Лавердюре, спа-курорте, в отелях и виллах которого разместился штаб, мне показали радиограмму, полученную пятнадцать дней назад из штаба 8-й армии: мне приказывали явиться для доклада. Я вылетел на следующий день и вечером прибыл в штаб, который располагался в палатках и фургонах, разбросанных и замаскированных на пыльной пустоши южнее Триполи.

Мне пришлось выслушать несколько шуток о моей двухнедельной задержке, потому что задание, которое предназначалось мне, получил кто-то другой. Требовалось провести по территории, которую мы разведывали возле Матматы, передовые отряды Новозеландской дивизии для последующего «хука слева» по Маретской линии. Я отправился с докладом к Биллу Уильямсу, начальнику разведки, и на следующий день мы с ним вылетели в тактический штаб под Меденином, чтобы наблюдать за наступлением Роммеля. Оно ожидалось уже на протяжении нескольких дней и действительно началось тем же утром, 6 марта. К вечеру три немецкие танковые дивизии были отброшены и наголову разбиты (перемещение подразделений двух дивизий из этих трех на юг мы слышали на дороге в Гафсу несколько дней назад). Генерал, командовавший нашими войсками, заметил, что первый (и, вероятно, последний) раз в жизни видел бой, который шел точно по плану: «Мне оставалось только сидеть и наблюдать. От первой до последней минуты я не отдал ни одного приказа». Мне все это показалось особенно примечательным, если учесть, что сражение инициировал Роммель и именно он первым бросил свои войска в атаку. В самолете на обратном пути в Триполи я поведал генералу о своей беседе с Кроликом. Момент отчего-то показался мне подходящим.

К моему возвращению американцы снова стояли на прежних позициях в Кассерине. Они вернули Гафсу, не встретив сопротивления, и теперь продвигались дальше на восток по глубокой горной долине, спускавшейся к побережью, по которому проходила единственная линия коммуникаций Роммеля. Однако, к моему горькому разочарованию, их остановили в Эль-Каттаре, и они не смогли выйти к Роммелю в тыл, когда 8-я армия пыталась прорвать Маретскую линию.

Понимая, что прорваться через Эль-Каттар не получится, 2-й корпус двинул еще одну танковую дивизию по другой долине, севернее, и она достигла Мекнаси. Однако немцы остановили ее, прежде чем она успела вырваться на прибрежную равнину. Такое положение пока и сохранялось.

Дорога, по которой снабжались американские дивизии в Мекнаси, шла по прямой из Гафсы через широкую равнину. Справа ее прикрывал один из причудливых тунисских горных хребтов (шестьсот метров высотой и около трех километров в поперечнике), зубчатый и суровый. Практически по всей протяженности его не сумел бы преодолеть никто, кроме альпинистов. На противоположной (южной) стороне хребта по такой же широкой равнине шла дорога, служившая немцам для снабжения войск в Эль-Каттаре. Так, бок о бок, но разделенные, можно сказать, стеной протяженностью в тридцать пять километров, коммуникации враждующих сторон тянулись параллельно на расстоянии каких-то трех-четырех километров друг от друга. Взобравшись на вершину хребта, можно было увидеть, как с одной его стороны немецкие грузовики едут на запад к Эль-Каттару, а по другую американские катят на