После обнародования указа о десятине архиепископ Болдуин и епископ Гилберт Рочестерский в тот же день принялись «истово проповедовать королю и его принцам слово Божье и животворящую силу креста. Благодаря их проповедям многие священники и светские люди приняли крест»[447]. Однако было очевидно, что новый Крестовый поход вызвал мало энтузиазма. Вильям из Ньюбурга откровенно заявил, что, хотя многие приняли крест по истинному убеждению, было немало и таких, кто сделал это по приказу короля или для того, чтобы завоевать его милость и предупредить этот приказ. По словам Джеральда Уэльского, Генрих заставил своих друзей и вассалов принять крест уговорами и обещаниями, а врагов – угрозами и силой[448].

До англичан уже сотню лет доходили рассказы о Святой земле и Крестовых походах, но теперь уже не так просто было сорвать людей с места и отправить туда. Со слов возвратившихся крестоносцев им было хорошо известно, что происходит в Святой земле; они знали, что франки из Отремера ссорятся и дерутся друг с другом гораздо ожесточеннее, чем с сарацинами. И хотя епископы со всех кафедр призывали к спасению Святого креста, самые циничные из слушателей понимали, что их помощь потребовалась лишь для того, чтобы вернуть иерусалимскую корону кучке скандальных франков, которые по духу были ближе к мусульманам, чем к своим братьям-христианам.

Саладинову десятину считали несправедливым побором. Вильям из Ньюбурга писал, что король «никогда еще не облагал таким крупным налогом своих подданных на английской земле или на своих заморских территориях до тех пор, пока не потребовались средства на поход в Иерусалим»[449]. До этого налоги взимались нерегулярно и зависели от количества феодов, которые держал рыцарь, или от способности городов удовлетворять потребности короля. Новые налоги назначались, по крайней мере в теории, только для того, чтобы покрыть затраты на войну. Идея обложить налогом всех, бедных и богатых, священников и светских людей, и изымать определенную долю из их доходов была совершенно новой и, по всей видимости, принадлежала папе. После того как в Англии ввели всеобщий налог, все последующие короли взимали его с большим энтузиазмом, ибо это был прекрасный способ увеличить доходы казны.

После обнародования указа о десятине король разослал по всей стране своих представителей для сбора денег с бедных слоев населения, а сам занялся более зажиточными подданными:

«Он велел собрать всех богатых людей изо всех городов Англии, а именно двести человек из Лондона и сотню из Йорка, а из других городов – в соответствии с числом их жителей и состоянием. Он велел им предстать перед ним в оговоренное время в указанных местах. Он забрал у них десятую часть их доходов и движимого имущества в соответствии с оценками верных ему людей, которые хорошо знали состояние этих горожан. Тех, кто проявлял недовольство, отправляли в тюрьму и держали в цепях до тех пор, пока они не выплачивали все до последнего фартинга. Так же он поступил и с евреями, жившими на его землях, и положил в свой карман неподдающуюся подсчету сумму»[450].

Помимо саладиновой десятины, люди были крайне недовольны еще и притеснениями и несправедливостью, связанными с лесным законодательством. Правосудие королевских судов носило подчас двойственный характер, но эти суды хотя бы действовали открыто и в соответствии с общепринятыми нормами юриспруденции. Лесные суды выносили приговоры не по показаниям законопослушных людей, а по приказу лесного юстициария, Джефри Фитц Питера, и его людей. Лесные законы, по общему мнению, были несправедливы и направлены исключительно на охрану королевских охотничьих угодий, а на тяготы, которые упали на плечи жителей лесных районов, никто не хотел обращать внимания. А когда к этому добавились еще и безнаказанность и безответственность лесничих, то люди начали жаловаться, что тирания лесных чиновников сделалась главным злом в стране: «У них насилие считается законом, грабеж – заслугой, справедливость они ненавидят, а невиновность превращают в вину. Ни одному человеку, невзирая на его положение и чин, не избежать их злобы и жестокости, за исключением одного короля»[451].

Отчеты казначейства заполнены сведениями о штрафах и наказаниях, наложенных Джефри Фиц Питером и его доверенными лицами. Например, в 1188 году в Оксфордшире один человек заплатил 100 фунтов за право выйти из королевской тюрьмы, куда он был брошен за нарушение лесного законодательства, только для того, чтобы предстать перед судом, когда прикажет король[452].

Заставить человека платить такую огромную сумму не потому, что он был обвинен в том или ином преступлении, а просто для того, чтобы у него появилась возможность предстать перед судом, – это поистине верх несправедливости.

Тем не менее у одного человека хватило мужества воспротивиться главному лесничему, когда Джефри Фиц Питер начал преследовать людей, находившихся под юрисдикцией епископа Линкольнского Хью. Этот бесстрашный человек без ведома короля отлучил Джефри от церкви. И хотя Генрих отменил большинство положений Кларендонских конституций, один пункт он все-таки сохранил – тот, который запрещал священникам, не предупредив его, отлучать от церкви кого-либо из его чиновников или крупных арендаторов. Король, узнав, что сделал его любимый епископ, пришел «в неописуемую ярость».

Вскоре после этого в Линкольне осталась вакантная пребенда[453], и Генрих послал письмо епископу Хью с просьбой передать ее одному из своих чиновников, но Хью отказался. «Церковные бенефиции, – заявил он, – должны получать не придворные, а священники, которые служат не во дворце, в казначействе или в счетной палате, а в храме, как учит нас Писание. И король должен вознаграждать тех, кто служит его делу; и он должен выдавать преходящие вещи тем, кто занят мирскими делами, и было бы хорошо, если бы он позволил тем, кто борется за царя царей, получить вознаграждение за свои труды и не пытался отобрать у них заслуженные награды».

Когда об этом доложили Генриху, он вызвал епископа Хью к себе. Епископ предстал перед королем и его придворными, когда они сидели кружком на земле на уютной лесной поляне. При его приближении никто не поднялся и, следуя указаниям короля, не ответил на его вежливое приветствие. Хью положил руку на плечо сидящего рядом с королем придворного и занял свое место рядом с Генрихом. Король сделал вид, что не замечает его, и попросил иголку с ниткой. Придворные молча смотрели, как Генрих зашивает грубую повязку на левой руке, которую он порезал. Хью мрачно наблюдал за этим процессом, а потом сказал: «Как ты похож на своих кузенов из Фалеза». И тут Генрих расхохотался; ему было так смешно, что он упал лицом на землю. Успокоившись, он объяснил придворным, что епископ намекает на мать Вильгельма Завоевателя, простую женщину из города Фалеза, который славился своими кожаных дел мастерами.