Королевский театр отмечал свое трехлетие, когда наконец было завершено строительство университета. Значение этого события для Сибири было столь велико, что даже самолюбивый и тщеславный Королев, купец купцов, был вынужден признать: ничего подобного Сибирь еще не знавала! И втайне, мысленно, примерял: как славно, если б и университет именовался Королевским! А что? Королевский театр, Королевская богадельня, Королевский университет… Последнее, однако, было несбыточно. Слишком велика сумма требовалась на постройку университета, в одиночку вышло бы накладно, а на паях участвовать Королеву не с руки — это все равно, что кинуть в одну кучу. Поди потом разберись, чей рубль золотой, а чей серебряный… Потому и университет был назван просто: Императорский. Чтоб, значит, никому не было обидно. Хотя в народе его называли и еще проще: Сибирский.

Гордый же до болезненной самомнительности Евграф Королев в день открытия университета, сказавшись хворым, не выходил из дома. Однако вряд ли кто заметил его отсутствие. Слишком велик был день. И велика была радость сибиряков.

13

Томск проснулся в это утро рано, с рассветом. Да и рассвет наступил, казалось, раньше обычного. И петухи поспешили воспеть зарю; и солнце вышло из-за Воскресенской горы не как обычно, медленно, постепенно поднимаясь, а разом, будто кто подтолкнул его снизу.

Багрово вспыхнул и засветился край леса за городом, и сам город озарился тотчас ровным и сильным светом. Зажглись окна домов. Заискрилась роса на траве. И воздух наполнился тонким протяжным звоном.

От этого звона и проснулся Коля Корчуганов. Открыл глаза и тут же зажмурился, ослепленный, чувствуя кожей лица, пальцами рук живое, осязаемое тепло утреннего солнца. Необыкновенная легкость была во всем теле, и Коля, задержав дыхание, вслушивался в себя, стараясь понять и разгадать это состояние, эту подымающую птичью легкость, скорее, даже не в теле, а в душе — ощущение близкой перемены, которая вот-вот должна произойти, а может, уже и произошла!.. Он и проснулся с чувством чего-то свершившегося, но не мог сразу понять — что же, что произошло? Коля привстал, гибко повернувшись всем телом, и так замер, продолжая вслушиваться в себя, рассеянно улыбаясь… И вдруг догадался: день рожденья! Это понятие так много значило и так много вмещало, что было бы излишне объяснять его, добавлять к нему еще что-то, еще какие-то слова. День рожденья!..

Радость переполнила Колю, хлынула в него, казалось, вместе с потоками утреннего солнца, захлестнула до сладкого головокружения и звона в ушах, до дрожи в пальцах… Коля, более не медля ни секунды, вскочил с кровати и подбежал к окну, рывком его растворив. И снова прислушивался, но теперь уже не к себе, а к происходившему где-то вовне, за домом, на улице: мир был полон света, необычных звуков и красок; с улицы доносились голоса, смех; промчался ранний экипаж, сбруя сверкала золотом…

Люди тоже были празднично одеты, спешили, шли мимо дома, по улице, в сторону Новой части города, весело и громко разговаривая. Новая часть Томска теперь связывалась с университетом. Восемь лет его строили. И вот сегодня — открытие. Боже, он ведь может опоздать!..

Коля заторопился, одеваясь, и через минуту вылетел в гостиную, столкнувшись лицом к лицу с отцом. Глеб Фортунатыч был тоже собран, тщательно одет, более тщательно, чем в обычные дни — из-под синего жилета белоснежно проглядывала манишка, блестела на галстуке мельхиоровая булавка…

— Поздравляю! — сказал он вместо приветствия, внимательно и с какою-то особой придирчивостью оглядывая сына, высокого, по-юношески нескладного. Коля не мог сдержать улыбки, лицо его светилось. Он понимал, что отец поздравляет его не только с днем рождения (восемнадцатилетие — прекрасная пора!), не только с окончанием гимназии, где отец и сам учился, а теперь вот уже двадцать лет преподает, и не только с тем, что день рождения Коли счастливо совпал с открытием Сибирского университета, а с чем-то гораздо большим, более значительным, чем все это вместе взятое — должно быть, с той новой жизнью, которая начинается для него, Николая Корчуганова, сегодня, 22 июля 1888 года. И не только для него — для многих сибиряков… И не только для сибиряков — для всей России!..

Так думал Коля, так ему казалось.

— Ты идешь? — спросил он отца, даже не объясняя куда (и так ясно) и не сомневаясь, что отец непременно пойдет. — Знаешь, — продолжал быстро, глядя на отца серыми суженными глазами, — не могу поверить, что Сибирь будет иметь свой университет — уже сегодня! — и что через месяц я буду его студентом.

— Будешь, — подтвердил Глеб Фортунатыч. — Так что поздравляю тебя вдвойне. Мы, старики, можем только вам позавидовать…

Коля улыбнулся, ему было хорошо, и он не мог удержать рвущуюся из него радость — такой светлый день!

— А Ядринцев на открытии будет, как думаешь? — спросил он без всякой, казалось бы, последовательности и связи. Глеб Фортунатыч удивленно глянул на сына, ответил не сразу:

— Думаю, что нет. Если бы он приехал, непременно бы зашел или дал о себе знать. Но, впрочем… — не договорил, и Коле, как ни странно, эта недоговоренность сказала больше. Ядринцева Коля боготворил, гордился тем, что Николай Михайлович бывал у них в доме, дружил с отцом… А тетка Катерина, говорят, в молодости была даже влюблена в него, потом, правда, пути их разошлись. Жаль, что Ядринцев переехал со своей газетой не в Томск, а в Иркутск. Почему именно в Иркутск? Обидно, что отношения с отцом у них стали менее близкими, чем раньше. Но в этом, конечно, не было вины Ядринцева — слишком, наверное, малыми интересами жил в последние годы отец, дальше гимназии ничего не видел…

— А жаль! — сказал Коля. — Жаль, если Ядринцева не будет на открытии.

— Да, — согласился отец. — Ядринцев больше, чем кто-либо, заслуживает радости этого открытия…

И потом, уже спеша с друзьями в Новую часть города, к университету, и говоря лишь о том, о чем сегодня можно было говорить, об университете, Коля время от времени вспоминал разговор с отцом и представлял себе, как появится на торжественном акте Ядринцев, взбежит по мраморной лестнице, войдет в актовый зал, поднимется на кафедру и взволнованно скажет: «Друзья мои, в этот светлый день вместе с вами я разделяю нашу общую радость…»

— Друзья мои! — с торжествующей улыбкой произнес Коля. — Господа бывшие гимназисты и будущие студенты Сибирского университета! Предлагаю в этот светлый и незабываемый день дать клятву, что будем верно служить интересам Сибири — и верность эту пронесем через всю жизнь… Я клянусь! — сказал он с