Табба достала из сумочки десять рублей, протянула ему.

— Не надо, — смутился Илья. — Мне подают.

— Я тоже подаю. Впрок… Ночуйте поблизости. Чтоб долго не искать, — велела Бессмертная и направилась к пролетке Антона. — На Литейный!

…Улюкай заметил Таббу, как только она вошла в ресторан. Поднялся навстречу, помог усесться за столик.

Девушка бегло осмотрела зал, ничего подозрительного не заметила.

Улюкай проследил за ее взглядом, опять улыбнулся:

— Не беспокойтесь. Здесь все спокойно.

К ним подошел Резаный, поклонился бывшей приме.

— Наш товарищ, — кивнул на него Улюкай.

— И тоже из Государственной думы? — с иронией спросила Бессмертная.

— Нет, — ответил Резаный. — Я всего лишь хозяин этого ресторана, — и посоветовал: — У нас изысканная французская кухня. Рекомендую.

— Нет, только кофий.

Резаный удалился. Улюкай внимательно посмотрел на бывшую приму:

— Вы чем-то озабочены?

— Да, озабочена, — Табба подождала, когда официант поставит кофе, сделала глоток. — Вы как-то передали мне черный бриллиант.

— Да, помню.

— Я хочу его вам вернуть.

— Почему?

— С его появлением у меня пошло все вверх тормашками. — Табба достала из сумки бархатный мешочек, положила перед вором. — Заберите его.

— Его необходимо передать Соне.

— Как я это сделаю?

— Мы вам поможем. Ваша мать скоро будет на свободе.

— Вот сами и передадите ей.

Улюкай отодвинул его от себя.

— Бриллиант принадлежит вашей семье. И не думаю, что ваши неприятности связаны с ним. Он будет скорее защищать вас, чем нести беду, — и, сделав паузу предложил: — Попробуйте посвятить меня в некоторые ваши проблемы.

— Зачем?

— Возможно, я решу их.

Она усмехнулась:

— Вряд ли. Проблемы меньше всего касаются моей матери или сестры. Это сугубо личное.

— Вы мне не доверяете?

— Я даже себе не доверяю.

— Но поверьте, однажды вы будете вынуждены обратиться к нам.

— Как к ворам или как к деятелям Государственной думы?

— И как к тем, и как к другим.

Бывшая прима помолчала в раздумье, взяла мешочек с бриллиантом, сунула в сумку.

— Хорошо, я найду ему применение. — Поднялась, окинула снисходительным взглядом Улюкая с ног до головы. — Знаете, думаю, вы правы. Однажды я попрошу вашей помощи. — И покинула ресторан.

Раннее южное солнце нещадно палило.

Шлюпку подогнать к самому берегу не удалось — киль цеплялся за илистое дно, весла попусту били по воде, и лодка дальше не продвигалась.

Женщины, прихватив пожитки, с помощью Михеля стали покидать ее. Вода доходила до пояса, до пустынного берега нужно было идти не менее ста метров. Дно было скользкое, неровное, поэтому ноги не держали, разъезжались.

Беглецы, поскальзываясь и чертыхаясь, добрели наконец до суши, вышли на пригорок, стали отжимать мокрую одежду.

Перед ними возвышался крутой глинистый обрыв метров на двадцать, подняться по которому не представлялось возможным.

— Ну, с богом, — произнес Михель.

Сделав несколько шагов по обрыву, он тут же поскользнулся и сполз. Оглянулся, протянул Соньке руку:

— Держись… А дочка за тебя. — Другой рукой вцепился в ветки низкорослых кустов, стал тяжело подниматься наверх.

Ноги его постоянно скользили и оступались. Дотянувшись до следующего кустарника, он изо всех сил упирался, поднимался на пару шагов выше, таща за собой Соньку и Михелину. Воровка крепко держала руку дочки, старалась устоять, не потащить вниз Михеля, сквозь зубы что-то бормотала, тяжело дышала.

Взбирались наверх они не меньше часа. Достигли наконец плоской площадки, почти одновременно рухнули на траву и, распластавшись на ней, подняли глаза в жаркое безоблачное южное небо.

Высоко над ними кружил коршун, то ли любуясь лежащими, то ли высматривая добычу.

— Пора… — первым поднялся Михель, огляделся.

Вокруг было пусто, одиноко, ни души. Невысокие, пожелтевшие к концу лета деревья стояли по глинистым сухим холмам. За холмами была степь.

— Ну и куда теперь? — пробормотал вор, по-прежнему озираясь. — Хоть бы одна живая душа.

— Вот компас, глянь, — протянула ему прибор Сонька.

Он повертел его в руках, прикинул, пожал плечами.

— Ни черта не понимаю, — размахнулся и забросил его в море.

— Нам бы до вечера выйти на какое-нибудь село, — сказала Сонька. — А то как бы ночь в степи не накрыла.

Взяла свою котомку, передала Михелине ее сумку, Михель закатал штаны почти до колен, и все трое двинулись в сторону жухлой степи, оставив за спиной море.

На волнах покачивалась шлюпка, постепенно отходя от берега и пускаясь в неуправляемое плавание.

Брели почти до полудня. Рыжая трава перекатывалась от горячего ветра слабыми волнами, колола и била по ногам.

Неожиданно Сонька остановилась, обрадованно крикнула:

— Дорога!

Действительно, на потресканной от засухи земле довольно отчетливо проглядывала колея, и, судя по прибитой траве, кто-то проезжал здесь совсем недавно.

Миха шагала сзади, смотрела на родителей, со смехом заметила:

— Хорошо смотритесь!.. Прямо как молодожены!

— А мы и есть молодожены, — ответил отец. — Начинаем новую жизнь! Правда, Сонь? — он попытался на ходу поцеловать воровку, та резко оттолкнула его.

— Гляди, как бы новая жизнь не закончилась старой!

Михель сник, отступил назад, и троица продолжила путь по едва просматривающейся дороге.

…Счастье привалило им после двух часов утомительного и бессмысленного продвижения. Выкатилось оно в виде однолошадной сельской брички, которая катилась навстречу, поднимая пыль.

В бричке немолодой селянин в высокой бараньей шапке нещадно хлестал кобылку кнутом и, судя по всему, останавливаться вовсе не собирался.

Михель поднял руку:

— Стой!

Возница проскочил мимо, затем с силой натянул вожжи.

— Тпру-у-у! — оглянулся, прокричал в ответ: — Чего, громадяне? Заблукались, что ли?

Михель, едва волоча ноги, подошел к нему:

— Заблукались. Нам бы выбраться отсюда.

— А куда господам нужно?

— В Одессу.