— Я не квартирую, а живу, — сказала Татьяна.

— Как это?

— Просто: живу и все.

— Э-э, просто-то и курица яичко не снесет, ей петух нужон. Бери.

— Давай иди, Макаровна! — вмешался опять Троха.

— А ты, Тимофей, никак, в начальники выбился?

— Он мой помощник, — улыбнулась Татьяна.

— Помощник?.. Скажешь тоже! — складывая яйца обратно в корзинку, проговорила старушка. — Он и заговора ни одного не знает, и в травах не понимает! — Она сердито взглянула на Троху, пощупала его белый халат, пожала плечами, пробормотав что-то невнятное, и пошла прочь.

И тут со двора раздался голос почтальона:

— Эй, доктор! Письмо тебе!..

* * *

Дрожащими пальцами Татьяна вскрыла конверт. Из него на пол скользнула бумажка — это была записка от Елены Александровны:

«Дорогая Танечка! Что же это ты придумала, разве можно так?! Ты сильная, мужественная женщина, а поступила — прости меня, — как последняя трусиха. Я сначала не поверила даже, когда Захар Михайлович рассказал мне все...»

Татьяна опустила руки.

«Нашел, нашел все-таки...» — отчужденно думала она.

Троха тихонько вышел и прикрыл за собой дверь.

«Как же ты могла усомниться, — писала далее Елена Александровна, — в таком замечательном человеке, как Захар Михайлович? Я его всего три дня видела, и то поняла, что это светлой, большой души человек, и ты не смеешь — это я приказываю тебе, слышишь? — оскорблять его своим недоверием! Иначе я всю жизнь буду на тебя сердиться. Передавай от меня поклон Ивану Матвеевичу. Как он там?..»

Антипов же прислал подробное письмо. Он сообщал, что умерла от рака Галина Ивановна, что схоронили ее на Урале, а Клавдия вышла замуж и рожать уже собирается... «Внучка наша, а твоя дочка, растет хорошо и здорова. Живем мы все в Ленинграде, только в другом доме, не в том, в котором жили до войны, потому что его разбомбило...»

«Доченька ты моя, милая, родная!..» — стискивая зубы, чтобы не расплакаться, шепотом повторяла Татьяна, и крупные, с нажимом буквы прыгали в глазах, сливаясь...

«Уж не знаю, какие у тебя дела, и мыслей твоих, дочка, тоже не знаю — ты сама хозяйка своей жизни, — а только скажу тебе прямо: зря ты придумала скрываться от нас. Раз вошла в нашу семью, значит, для всех для нас ты родная. Если, конечно, мы тебе чем не угодили, тебе виднее и прости меня, а прятаться — это ни к чему. Подумай, как тебе удобнее и лучше, неволить я не могу, и отпиши, пожалуйста, сразу или приезжай, вместе все и обсудим, и решим. А худое, дочка, в голове не держи и за дочку свою не беспокойся. Она тебя сильно ждет...»

Не хватило сил у Татьяны, помутилось в голове все, и она в беспамятстве свалилась на пол.

Троха сбегал за Матвеевым, и они перенесли ее в дом.

Призвали тетку Ефросинью, которая знала все травы и будто бы умела заговаривать недуги. Та осмотрела Татьяну, покачала головой и не велела трогать ее, покуда сама не очнется.

К ночи она пришла в себя. Приоткрыла глаза, вздохнула глубоко и жадно, удивленно взглянула на тетку Ефросинью, не отходившую от постели.

— Пить, — прошептала спекшимися губами.

— Слава тебе господи! — сказала тетка Ефросинья. — Теперь, значит, бояться нечего. — Полина! — позвала она хозяйку. — Молочка тепленького принеси-ка.

Полина Осиповна тотчас принесла кринку. Татьяна сделала два глотка.

— Пей, пей! — настаивала тетка Ефросинья. — От молочка силы к тебе вернутся. Корова — божья животина. Через нее господь нас потчует.

В горницу бочком протиснулся Троха, спросил:

— Ожила?

— Все в порядке, Тимофей Тимофеевич, — улыбнулась ему Татьяна.

— Ступай, Ефросинья, — сказал он. — Я побуду около. — Он присел у окна. — Дела-то какие... А то вот был случай один. В наши края давным-давно уже царь приезжал. Ну, приехал. Ну, к барину, значит, в гости. А как раз крепостное право отменили. Барин, он хитрющий был, хотел царю показать, что обеднел он вовсе, вот и грит: «Царь-батюшка, не гневайся ты на меня, а только что угощать тебя совсем нечем стало. Одни постные щи, больше ничего нет!» Царь, он что, ему постные щи в диковинку, известно. Понравились очень! Но виду не подает, потому как он — царь. Съел и говорит строго: «Привесть ко мне того человека, который эти щи варил!» Ну, приводят бабу к нему с бариновой кухни, она в ноги царю, а он сам встал, ее поднял и говорит тогда: «Назначаю тебя своим самым главным поваром!» Барин тут локти кусать, что дочку свою царю не привел, пусть бы она главным поваром была и полюбовницей царской стала, а ничего не поделаешь — увез царь эту бабу в Петербург в самый и оженился на ней, да. Так что царица была из наших мест. Вот какая история случилась...

— Неправда это, Тимофей Тимофеевич, — сказала Татьяна.

— Не в том дело, правда или неправда, — проговорил Троха со значением, — а в том, что такая история была! Каждый человек, он на своем месте быть должон и при своем деле. Это только говорится так, что человек живет в гостях на земле...

— А у вас действительно никогда семьи не было?

— То-то, что не было. — Троха вздохнул шумно. — Ты спи, спи, не думай.

— А почему? — не унималась Татьяна.

— Полегше что спроси, Татьяна Васильевна. Когда бы в царях ходил, выбрал бы себе повариху какую... А так... Кто ж за нищего скомороха пойдет? Вот оно и прожил я жизню свою гостем на земле. А тебе нельзя. Ты молодая и при деле при хорошем состоишь. Ладно, пойду я.

Ночью, ближе к утру уже, Татьяна вдруг почувствовала какое-то странное неудобство, волнение, точно кто-то есть в комнате и следит за ней. Она прислушалась, затаив дыхание. Было тихо. Так тихо, что тишина оглушала, а темнота казалась осязаемой: окна были закрыты ставнями.

— Кто тут? — спросила Татьяна, понимая, что никто не отзовется.

Полежала, боясь пошевелиться, и снова забылась в тяжком,