К 4 сентября обеспечение всем необходимым города с его увеличившимся вследствие притока беженцев гарнизоном и населением было организовано достаточно умело. Были созданы запасы муки и зерна на срок, как ожидалось, до 80 дней, а на бойнях Буа-де-Булонь планировалось забить 40 000 голов крупного рогатого скота и 250 000 овец. Для размещения скота не хватало помещений, часть его приходилось забивать сразу, а мясо засаливать. Не хватало кормов для молочного скота – упущение, сильнее всего сказавшееся на парижских детях. Что касалось топлива, то согласно подсчетам газовых компаний на 22 августа запасов угля должно было хватить на 78 дней, и никто не ожидал, что осада продлится всю зиму. Бытовало расхожее мнение, что немцы атакуют столицу. Город смог отражать их атаки ценой огромных жертв в течение приблизительно месяца, а к тому времени в провинциях была бы сформирована вспомогательная армия, которая нанесла бы удар в тыл немцам и обратила бы их в бегство.

Численность войск достигала просто невероятных количеств. Во-первых, Паликао сформировал в Париже два новых корпуса, 13-й и 14-й. Назвать эти силы «регулярными» было бы явным преувеличением – соединения почти полностью состояли из необученных призывников или резервистов, давным-давно позабывших все, чему их когда-то учили в армии. 14-й корпус под командованием генерала Рено вообще никогда не покидал город, и его организация была поначалу настолько плоха, что в течение нескольких дней войскам не доставлялся провиант и солдаты толпились на парижских улицах, выклянчивая у прохожих еду или деньги. 13-й корпус генерала Винуа располагал всего двумя регулярными полками – 35-м и 42-м, ранее составлявшими римский гарнизон. Этот корпус, предназначенный для соединения с силами Мак-Магона, находился в Мезьере в день, когда Шалонская армия капитулировала в Седане. Винуа умело увел эти силы из-под носа немецкой кавалерии и вернул в столицу вместе с приблизительно 10 000 сбежавшими из армии Мак-Магона. Кроме того, в Париже находились около 3000 морских пехотинцев, не входивших в состав корпуса Лебрюна в Шалонской армии, и 8000 матросов, дисциплинированных и надежных военнослужащих. Силы регулярной армии и военно-морского флота насчитывали примерно 106 000 солдат и офицеров или даже чуть больше. Потом существовала еще и мобильная гвардия, и не только 18 батальонов, вернувшихся с Трошю из Шалона, а еще 100 000 человек, призванных в провинциях на оборону столицы. Главным принципом стратегии Трошю, вероятно, на самом деле было сосредоточение максимально крупных сил в Париже. По этому вопросу они с Паликао принципиально расходились, военные настаивали на отправке 13-го корпуса для соединения с Мак-Магоном, а теперь в числе коллег Паликао были одни только гражданские лица, настроенные куда радикальнее, чем он сам. И теперь каждый железнодорожный состав из провинции доставлял очередную толпу солдат мобильной гвардии и sapeurs pompiers, бойцов деревенских пожарных команд из глубинки Центральной Франции или из региона нагорий (центрального массива) Оверни. Прибывшие слонялись по парижским бульварам в своих совершенно немыслимых шлемах, неразборчиво лопоча на диалектах. В самый последний момент их снова собрали и отправили к себе домой, в родные деревни, причем столь же внезапно, как и доставили в город.

Падение Второй империи и их возвращение в Париж никак не изменило разнузданную недисциплинированность членов мобильной гвардии из департаментов бассейна Сены. Действительно, возобновление контактов с истоками революции в Бельвиле и Фобур-Сент-Антуане лишь способствовало их неуправляемости. Они сыграли значительную роль в событиях 4 сентября: в их лагере в Сен-Море, где постоянно толклись их друзья и родственники, исключалось и подобие дисциплины, и их трогательная вера во врожденное превосходство свободных французов над дисциплинированными ордами прусского тирана возвышала их в собственных глазах, освобождая и от нудной и утомительной боевой подготовки. Ценность их как в военном, так и в политическом отношении была сомнительной, и они смотрели на своих соотечественников – армейских командиров – с более или менее глубоким недоверием, причем это недоверие было взаимным и вполне могло соперничать с отношением даже к вратам-пруссакам.

В дополнение к мобильной гвардии существовала и Garde Sedentaire — стационарная гвардия из Парижа: все эти гвардейцы были гражданами в возрасте от 25 до 35 лет численностью, по слухам, около 200 000 человек, вооруженными чем попало. Первоначальные установки о том, что членство должно быть ограничено избирателями, канули в вечность. Национальная гвардия больше не являлась буржуазным контрреволюционным ополчением: это были «парижане с оружием в руках», и правительство, скорее всего, временами задавалось вопросом: а против кого это оружие повернется в один прекрасный день? Наконец, существовала масса других волонтерских формирований, вооруженных и обмундированных на свое собственное усмотрение, с чем военное министерство пыталось с переменным успехом бороться. Был и Legion des Volontaires de France (легион добровольцев Франции), состоявший из изгнанников из Польши, Les amis de France («Друзья Франции»), организация бельгийских, итальянских и британских подданных в Париже, Francs-tireurs de la Presse («Вольные стрелки печати»), литературное объединение, созданное по инициативе писателя Гюстава Эмара, и бесчисленные группы провинциальных, пригородных и столичных партизан, «вольных стрелков» и карабинеров.

Этот разнородный контингент 14 сентября собрали для обозрения на Елисейских Полях, куда собрался приветствовать их почти весь Париж.

«Свыше миллиона человеческих существ [как писал впоследствии Трошю] – солдат и матросов, бойцов национальной гвардии и вооруженных представителей мирного населения, а также зрителей – тесными рядами встали вдоль главных улиц, простиравшихся от площади Бастилии до Триумфальной арки через бульвары, площадь Согласия и Елисейские Поля! В каждом окне окружающих зданий, на балконах и террасах тут и там пестрели вывешенные флаги, патриотические лозунги и эмблемы. Все кругом кричали, размахивали руками, все это походило на светопреставление!»

«Никогда еще ни один генерал, – так Трошю и упомянул в своем дневном приказе и был отчасти прав, – не удостоился зрелища, которое я благодаря вам наблюдал. – И продолжал: – Порядок, спокойствие и преданность».

Таковы были силы в распоряжении Трошю. Как он предлагал их использовать? Пассивная оборона укреплений представляла собой сравнительно не самое трудное дело. Сами форты удерживались матросами, брошенными на их оборону, и оборонять эти форты они должны были ничуть не упорнее своих кораблей. Окружавшая Париж стена была поделена на девять секций, каждая с собственной артиллерией и саперными командами, и удерживалась силами стационарной гвардии. Мобильная гвардия обеспечивала резерв первой линии обороны, а два регулярных корпуса составляли резерв второй линии обороны. Но не слишком ли велик был столь огромный гарнизон, чтобы просто сидеть сложа руки в городских стенах? Может, все же следовало предпринять попытку задержать немецкое наступление, сразиться за плато Шатильон или даже за выдвинутые вперед бастионы, которые соорудил Лебёф? Может, следовало бы подумать об установлении коммуникаций в южном направлении? А как быть с кавалерией 13-го и 14-го корпусов? Все эти проблемы были решены, поскольку веру Трошю в то, что солдаты под его командованием смогут сразиться с немцами на поле битвы, не поколебало даже повторение событий 14 сентября. Большую часть конницы он направил к Луаре. Остальные войска должны были оставаться в укреплениях и дожидаться атаки немцев. Даже если бы немцы и пробили в этих стенах брешь, город обороняли бы улицу за улицей, и в этих боях ни недисциплинированность, ни отсутствие боевой подготовки французских солдат уже роли не играли бы. А если немцы не станут атаковать? В таком случае, как Трошю заявил Пикару, «осада станет героическим безумием, на которое мы отважимся ради спасения чести нации, когда все уже будет потеряно».