Париж был первым крупным городским сообществом, испытавшим на себе вызванные войной лишения: нормирование провианта, полную и всеобщую регламентацию жизни, что предстояло пережить в XX веке очень многим столицам и городам Европы. Эти тяготы из месяца в месяц становились все более ощутимыми по мере сокращения продовольственных и топливных норм. Правительство почти не принимало мер по регулированию потребления. Зерно было реквизировано, и забой рогатого скота был поставлен под контроль, а в начале октября было введено нормирование мяса. Но продажа хлеба, хотя его качество ухудшилось, оставалась ненормированной до самых последних недель осады. Цены на все продовольственные товары быстро росли, так что городская беднота оказалась перед угрозой голодной смерти. Стада крупного рогатого скота и овец, пасущихся в Буа-де-Булонь, таяли, как сугробы летом, и правительство стало агитировать за конину, чтобы уложиться в рацион. Нет сомнений в том, что предусмотрительные парижане увеличивали запасы продуктов до введения нормирования продовольствия, а дорогие рестораны по-прежнему предлагали то, что и в мирные времена. Крысы и кошки подавались в качестве блюд в богатых заведениях, скорее par bravade de dilettantisme, в меню самых знаменитых ресторанов фигурировали блюда из мяса животных из Jardin d’Acclimatation — зебры, яка, слонов, верблюдов, – отправленных на убой, что скорее диктовалось соображениями привлечь к себе в заведения оригиналов, но никак не насущной необходимостью. Но для большей части населения отдельные продукты вследствие высоких цен были не по карману. Свежие овощи и молоко исчезли, мясники вовсю сбывали в бедных кварталах кошатину и собачатину. Очередь, этот повсеместный символ тотальной войны, стала неотъемлемой частью парижской жизни. Городские помещения не отапливались по причине острой нехватки топлива, улицы не освещались из-за экономии газа, и все сильнее и сильнее ощущался голод. Романтичный энтузиазм первых недель, когда все расхаживали в пошитой своими руками форме добровольцев с винтовками, шумно демонстрируя патриотизм в театрах и кафе, постепенно сошел на нет. Кафе понемногу закрывались из-за введенных правительством ограничений, и население только и думало о том, где и каким образом раздобыть поесть, чтобы не умереть от истощения.

В армии нехватка еды не ощущалась столь остро. Армейская карточная система функционировала отдельно от гражданской, и достаточно неплохо. Национальная гвардия получала неплохие пайки от правительства, кроме того, еда предоставлялась и безработным. Но, как это всегда бывает, сильнее всего от нехватки продуктов питания страдали женщины из нижних социальных прослоек: именно они стояли в многочасовых очередях у продовольственных магазинов, именно они воровали молоко для детей, именно они соглашались на любую работу, лишь бы прокормить семью, ибо мужчины не всегда об этом заботились. Число уголовных дел по обвинению в воровстве, грабежах непрерывно росло, а к концу года многочисленные толпы сносили деревянные ограды, спиливали деревья, столбы – одним словом, все, что можно было сунуть в печку для растопки, и полиция не предпринимала ничего, чтобы остановить их. Гнев парижан против захватчиков смешивался с мрачным гневом на собственных правителей, и вряд ли этот гнев улетучился бы тотчас же после заключения мира.

Как правительство, состоявшее в основном из доктринеров-либералов, справлялось с ситуацией, требовавшей в значительной степени государственного контроля? Их беспомощность перед лицом требований, удовлетворить которые было выше их сил и способностей, пробуждала в населении недовольство, а в стане левых просто ярость. Атаки прессы не прекращались, они пестрели постоянно повторяемыми требованиями прибегнуть к методам и средствам Коммуны, как панацее от всех бед, учредить Комитет общественной безопасности. Распространялись совершенно невероятные слухи – то о плененном немецком флоте, то о заговоре с целью всеобщей безоговорочной капитуляции, то об антивоенных демонстрациях в Берлине. Сведения военного характера свободно публиковались, и немцы без труда узнавали о всех намерениях и планах противника. Эрнест Пикар, один из наиболее реалистично настроенных членов правительства, открыто потребовал закрытия всех газет на период осады. Жюль Фавр яростно против этого протестовал, но к концу ноября, по собственному признанию Фавра, газеты едва ли не парализовали деятельность правительства. Но все же правительство не приняло никаких ограничительных мер, отчасти из страха политических последствий, но в основном из нежелания уподобиться недоброй памяти Второй империи. Араго, Ферри, Симон и их единомышленники были фанатичными защитниками идеалов свободы слова и «нации с оружием в руках». И теперь воплощали эти идеалы в жизнь, сознавая при этом, что в условиях вовлеченности в вооруженный конфликт отвлеченные понятия их либерализма не срабатывали.

Трудности политического характера, с которыми приходилось сталкиваться правительству, лишь усугублялись отсутствием всяких надежд на улучшения в ходе войны. Троило, как мы убедились, полагал, что город можно защитить лишь в том случае, если немцы, поддавшись безрассудству, предпримут наступление. Уже по прошествии нескольких дней после начала осады стало ясно, что Мольтке ничего подобного предпринимать не собирался. Его войска сосредоточились у города исключительно с целью осады. На правом берегу Сены 4-й корпус занял участок от Круаси до Пьерефита как раз напротив орудий Сен-Дени. Слева (восточнее) от них гвардейский корпус на всякий случай удерживал Ле-Бурже, этот не очень надежный опорный пункт, остальные силы гвардейцев расположились в тылу на расстоянии примерно 1,5 километра. Саксонский 12-й корпус занял позиции между Оне и Марной, вюртембергская дивизия – на южном берегу Марны до излучины Сен-Мор, а 1-й Баварский корпус продолжил линию блокады до Сены в Шуази-ле-Руа. Позже на участок между Шуази и Бьевром прибыл 6-й корпус. 2-й Баварский корпус развернулся на плато Шатильон, далее к западу 11-й корпус, а 5-й корпус осуществлял прикрытие Версаля, штаба 3-й армии и, после 5 октября, ставки самого короля. Большинство деревень в оккупированных районах опустели – жители предпочли покинуть дома и направились в осажденную столицу, и так уже страдавшую от переполнения, так что у немцев не было сложностей с расквартированием. Немцы решили всерьез и надолго осесть на своих позициях, укрепляя их ничуть не слабее, чем французы свои неприступные бастионы. Районы севернее Парижа были затоплены вследствие разрушения близлежащих каналов. Деревни были укреплены и связаны ходами сообщения. Леса и сады, украшавшие пригороды у

Сены вокруг Буживаля, Мальмезона и Сен-Клу, были стерты с лица земли 5-м корпусом под командованием генерал-майора фон Зандрарта с тщательностью, закрепившей за этим корпусом прусской армии сомнительную славу «Декоративного объединения Зандрарт». Немногие окрестные виллы избежали разрушения дотла или перестройки в малые бастионы. Дворец в Сен-Клу, удобно расположившийся на обрыве над Сеной, служил идеальным наблюдательным пунктом до 13 октября, пока не был разрушен орудиями форта Мон-Валерьен. Повсюду линия обороны немцев состояла лишь из среднеукрепленных аванпостов, в тылу которых располагались сильно защищенные населенные пункты, – многочисленные эшелонированные в глубину артиллерийские батареи, а в глубоком тылу, в особенности южнее и западнее, сновали кавалерийские подразделения, патрулировавшие уже и более отдаленные центральные районы Франции в целях расширения подлежавших реквизициям регионов и заодно зачистки их от «вольных стрелков» и воспрепятствования формированию любого рода освободительных ополчений французов. Надежно обосновавшись вокруг Парижа, Мольтке предложил просто терпеливо дожидаться капитуляции, тем временем посылая в Германию запросы о присылке тяжелой осадной артиллерии на случай, если вдруг придется вразумлять парижан.