Но французы не давали немцам возможности спокойно проводить работы по укреплению кольца окружения. Их тяжелая артиллерия регулярно открывала огонь, правда, скорее для повышения боевого духа осажденных, нежели для нанесения урона осаждавшим, и немецкие войска вскоре не без презрения могли судить о возможностях орудий противника, что неизбежно в условиях позиционной войны. И между аванпостами обеих армий быстро завязались дружеские отношения. Немецкие часовые сквозь пальцы взирали на то, как француженки рылись на полях в поисках картофеля, были даже установлены часы для посещения расположенных между позициями лавок и пекарен таким образом, чтобы пруссаки и французы не мешали друг другу, и вообще между прусской и французской армиями установились взаимоотношения, на которые немецкий Генштаб махнул рукой. Так, немецкие солдаты из боевого охранения меняли пайки на сведения, коньяк и газеты. В Севре была установлена и почтовая связь для официального ведения переговоров или передачи сведений нейтральными сторонами. Сигнал горниста с французского или немецкого берега означал перемирие. Затем для устных переговоров наделенные полномочиями офицеры пробирались через баррикады каждый со своего конца моста и встречались у его центра. Для более основательных переговоров или для перемещения граждан нейтральных стран в Париж или из Парижа французы выделяли лодку, что тоже было не всегда безопасно, ибо кто-нибудь из не очень дисциплинированных или не очень хорошо информированных солдат (как немецких, так и французских) мог сгоряча и пальнуть из винтовки, так что поездка с берега на берег уподоблялась кое для кого переправе через Стикс. Через этот крайне ненадежный канал и осуществлялась связь официального правительства Франции с внешним миром.

Среди первых, кто 1 октября доверился этому «Стигийскому проходу», были двое американских офицеров, генерал Бернсайд, герой сражения при Фредериксберге 1862 года, и полковник Форбс. Официально они прибыли в статусе независимых нейтральных наблюдателей. Их интересовала исключительно техническая сторона осады, и Трошю велел провезти их по всему периметру кольца блокады и осмотреть наиболее мощные укрепления. На самом же деле и Бисмарк, и сам Фавр были отнюдь не против использовать прибывших с визитом двух старших офицеров американской армии для того, чтобы попытаться выйти из политического тупика, но так и не смогли избавиться от пут переговоров в Ферьере. Обе стороны признавали, что необходимо перемирие, именно оно и дало бы возможность собрать делегацию для заключения мира. Но французы настаивали на том, чтобы такое перемирие продлилось две недели и дало бы возможность осажденным парижанам пополнить запасы. Мольтке был категорически против. Все, что удалось достичь в ходе визита двух американцев, – это некоторое взаимное прояснение настроений обеих воюющих сторон. Немцам они разъяснили, что французы пока что не готовы купить мир за счет территориальных уступок. Сам Фавр примирился с потерей Эльзаса, но никогда не согласился бы в нагрузку сдать еще и Париж. Что же касалось Троило, американцы ясно дали понять, что, по их мнению, ему нечего было и надеяться на укрепления: Бисмарк рассчитывал на бунты населения города, которые, собственно, и выполнили бы всю главную работу за него, и, вероятно, был прав. На это Трошю только и мог ответить, что голод будет необходим, чтобы вынудить к капитуляции или же вызвать бунт, но ни одной из сторон не следовало тешить себя иллюзиями, что осады, как она ни изнурительна, все равно не избежать и завершить ее раньше срока тоже не удастся.

Перед лицом очевидного нежелания немцев атаковать Париж Трошю вынужден был пересмотреть свои планы. У него имелось в распоряжении 400 000 человек, вооруженность их постоянно усиливалась благодаря бесперебойной работе оружейных заводов и мастерских. Им предстояло выступить против 236 000 немцев, рассредоточенных тонкой полосой по кольцу длиной в 80 километров. Правда, свыше четверти этих сил составляла национальная гвардия, и гвардейцы компенсировали недостаток боевой подготовки и опыта задором и боевым духом, или, по крайней мере, так считалось. Они со всей ответственностью отдавали себя занятиям по боевой подготовке, проводившимся даже в темное время суток при скупом свете газовых фонарей, и буквально рвались в бой. Однако к этому Трошю был пока что не готов – даже без гвардейцев у него было достаточно сил для нанесения сокрушительного удара по растянутым вокруг города корпусам и дивизиям немцев. Но что бы это ему дало? Трошю не привязал оборону Парижа к какому-то генеральному плану ведения войны. Измотать немцев не входило в общую стратегию войны на изнурение противника, провоцируя тем самым политическое недовольство за Рейном, которое вынудило бы их без промедления заключить мир на благоприятных для французов условиях. «Я понятия не имел, – признавал он впоследствии, – ни о стратегии, ни о тактике. Передо мной не стояло цели, кроме разве что одной-единственной – вовлечь немцев в еще одну Сарагосу[45]. И если немцы упорствовали, не желая оказаться вовлеченными в подобную авантюру, то как Трошю мог форсировать события?

При отсутствии атаки немцев подстегиваемые агитаторами из прессы и политических клубов французские командующие предприняли одну-две локальные наступательные операции. Дюкро после того, что произошло в Шатильоне, оценивал боеспособность войск еще ниже, чем Трошю, и тщетно просился отправиться из Парижа на воздушном шаре с целью организации сил сопротивления в провинциях. Винуа был настроен более оптимистично: его 13-й корпус имел все, что еще оставалось от регулярной армии, и не желал видеть их в растерянности от осознания небоеспособное™ своих товарищей по оружию. Поэтому Трошю 30 сентября разрешил ему приступить к выполнению самой бессмысленной из всех военных операций – провести «разведку боем» на левом берегу Сены. С 20 000 солдат, под прикрытием орудий фортов Бисетр и Иври, он штурмовал селения Л’Э, Шевийи и Тье, в результате чего понес колоссальные потери. Две недели спустя Трошю предпринял еще одно локальное наступление, чуть успешнее первого. Предпринятое Мольтке перестроение сил 3-й армии для высвобождения сил фон дер Танна и направления их на Орлеан, по мнению Трошю, указывало на сосредоточение войск для атаки Парижа, во что Трошю еще продолжал верить. И 13 октября, намереваясь помешать этим предполагаемым приготовлениям, Винуа было приказано предпринять еще одну разведку боем в южном направлении – на сей раз ударить по населенным пунктам Кламар, Шатильон и Баньё, располагавшимся на передних склонах плато Вилакубле и поэтому уязвимым для артиллерийского обстрела орудий южных фортов. Позиции были заняты частями 2-го Баварского корпуса, оказавшими не столь ожесточенное сопротивление в сравнении с пруссаками. Французы успели извлечь определенные тактические уроки. Теперь они продвигались осторожнее, полагаясь в большей степени на огневое прикрытие, и успешно оттеснили баварцев из застав в Кламаре, Баньё, но не сумели выбить из Шатильона. Там они были вне досягаемости вражеских орудий, и батареи, выдвинутые баварцами на край плато для обстрела оттуда французов, также были накрыты огнем тяжелых орудий фортов. И довольные французы во второй половине дня отошли. Они лишь нанесли точечный укол у края немецкой линии обороны, ни о каком наступлении вдоль края плато не было и речи, однако результаты операции – примерно 400 убитых и раненых с обеих сторон и еще 200 солдат противника, взятых в плен и торжественно препровожденных в Париж, – все это внушало французам, и не без оснований, мысль об их превосходстве над врагом.