- Вот и я был немало удивлен, - сказал Яков Соломонович.

- Всё имущество?

- Всё… и поверьте, список оного прилагается подробный. Да…

- И как давно она составила эту… грамоту?

- Да уж лет пять как…

- И не меняла?

- Знаете… не так давно она изволила позвонить. Записалась на приём. И указала, что желает завещание изменить… но подробностей не имею чести знать, ибо на приём она так и не попала. А потому не могу сказать, что именно она там изменить желала… хотя…

- Вы что-то знаете, - Зима смотрела на нотариуса сверху вниз.

- Не то, чтобы знаю… знание – категория определённая. Тут же скорее речь о слухах. А слухи – такая материя… неоднозначная.

- И что за слухи?

- Будто Антонина стала учить ремеслу внучатую племянницу… то есть внучку своей сестры.

- Той, которую ненавидела?

- Именно… сколь в этом правды – не могу знать. Они работали вместе… тут, к слову, и работали… и может, потому слухи и пошли-то… а может, увидела девушку и прониклась. Всё ж сама она была человеком одиноким… как знать…

Никак.

- Выздоравливайте, - это Яков Соломонович произнёс очень громко. – Господь с вами…

И вышел.

- Внучку, значит… - Зима отлипла от стены. – Тихоня сказал, что пытался поговорить с бабкой… только она прикинулась сумасшедшей. Села на землю, стала бормотать что-то себе под нос, бусы перебирая.

Внучку.

И внучатую племянницу.

То самое недостающее звено. Всё ведь сложилось. Или почти всё.

- А вот соседки сказали, что старуха вполне себе в здравом уме. И что говорит неплохо, особенно, когда ругаться начинает. И что характер у неё премерзостный… слушай, Бекшеев… вот… не хочу я тебя оставлять тут, одного. Но…

- Иди. Если она не решится, мы не докажем ничего…

- Зоя…

- Не факт, что девочка вспомнит хоть что-то… она в тяжёлом состоянии.

Как и Ниночка.

Еще одна оборванная нить, которая встала на место…

…почти.

- Иди, - повторил Бекшеев, подтянув тонкое одеяло. – Я и вправду посплю немного. Вымотался, как… а тебе переодеться надо. А то простынешь, заболеешь…

- Не дождешься.

Спать Бекшеев не собирался. Как-то само вышло. И главное, он понять не успел, как именно. Вот на мгновенье глаза закрыл, а когда открыл – за окном сумерки. И холодом тянет, таким, характерно-осенним. Лист на подоконнике.

И Зиночка у кровати.

- Я вам ужин принесла, - отчего-то она говорит шёпотом. И в серой вечерней зыби лицо её кажется маской, такой, белесой, с нарисованными наспех красными губами и маленькими угольками глаз.

- Я… заснул. Кажется.

Зиночка кивает и ставит на тумбочку у кровати поднос.

- Заснули… Захар велел не беспокоить, но как же ж… без ужина-то. Хороший, не думайте… из ресторации… я такой сперва думала взять, где обычно, но заказывать не заказывали. Да и вдруг обычный есть не станете?

Она подвинула стул и сама на него опустилась.

Из-под белой шапочки выбивались кудельки.

- Тут вот оленинка с можжевеловой ягодой… тушеная. Жареного-то вам неможно, а вот тушеное – хорошо. Кушайте…

Она зачерпнула ложку.

Поднесла и глянула так, с укоризною.

- Взрослый вроде бы человек, а туда же, упрямитесь. Вам надобно поправляться… а для этого – кушать. Хорошо кушать.

И Бекшеев, чувствуя себя предурацки, рот открыл. Потом сказал:

- Я сам.

- У вас сил нет…

- Маги быстрее поправляются, чем обычные люди. Расскажите о вашей бабушке, Зинаида…

- Зинаида… меня мама хотела Ангелиной назвать. Как Ангел… красивое имя. Благородное… а бабка против выступила. Потому что благородное… вот, возьмите тарелочку. Я буду говорить, а вы – кушать. Дайте присесть помогу… ваша-то невеста на кладбище ускакала. Непорядок это. Когда муж болеет, то рядом быть должна…

- Должна. Хотите, я на вас женюсь?

Зиночка хихикнула и чуть зарделась. А потом покачала головой и серьезно так ответила:

- Нехорошо девушек обманывать, княже… не женитесь. Я ж вижу… но кушайте, кушайте… ложечку за матушку… ваша жива?

- Жива, - Бекшеев с трудом сел. Кровать провисла и потому после сна всё тело было затекшим и чужим. Особенно рука. И Зиночка поняла это по-своему.

- Может, всё-таки я помогу?

- Не надо.

- Тогда погодите… я вот, столик… Захарка придумал. Для лежачих или тех, которые от как вы, ходить не ходят, а сидеть худо-бедно могут. И капризничают. Люди такие капризные…

- Утомляют?

Она не испытывала гнева. И раздражения. И в эхе её эмоций ощущалась лишь печаль да немного усталость.

- Если бы вы знали, князь, как…

- Вы говорить иначе стали. Правильней.

- Это верно…

Зиночка вытащила из-за соседней кровати доску на ножках-растопырках, которые споро закрепила сбоку.

- Вот так вот… кушайте. А говорить… я ведь училась. В школу ходила. Пока бабка не запретила… всю жизнь она нам поломала. Злая была. Меня с детства щипала. Я плачу, а она сидит и улыбается. И ей так радостно от того, что мне больно… вы кушайте. Не смотрите так, не буду я вас травить. Поздно уже… да и незачем.

Зиночка сняла шапочку и провела ладонью по кудряшкам.

- Наверное, из-за неё всё, из-за бабки… она маму извела… мама уснула вот и не проснётся. Теперь уже не проснётся. И плохо ей не будет… ушла в рай. Ангелом стала. Мученицей… болела она. Давно болела… а я всё надеялась, что сумею… помогу… она же уснула и вот… совсем. Теперь и смысла особо нет.

Тушёная оленина была мягкою.

И жевалась легко.

Зиночка сидела, чуть покачиваясь…

- Я мечтала, что однажды мы с нею уедем… далеко-далеко… в Петербург. В Петербурге целители лучше наших… может, помогли бы… или это я хотела думать. Людочка говорила, что у неё случай такой, не поддающийся лечению. Хотя пыталась. Она добрая-то, всем помочь норовит, только…

- Подпольные аборты делать отказывалась.

- Вовсе делать отказывалась. Когда пришла только, к ней подходили… спрашивали за интерес, шепотком так… нельзя ж это, вот прямо вслух говорить. Нельзя. Её бабка, та делала, не чинясь… и в храм ходила. И гром божий её не разразил… и мамку тоже не разразил. А Людочка упёрлась, хотя и в храм не ходит.

Эти две вещи категорически отказывались стыковаться в Зиночкиной голове.

- Если б кто пришёл сюда, в госпиталь, и прямо сказал бы, потребовал, тогда да, прав у неё отказать