- К тетке вашей шли? Которая сестра бабки.

- К ней… они друг друга ненавидели.

- Почему?

- Считали, что жизнь друг другу поломали… и обе. Бабка когда-то у Тоньки жениха увела… он красивый был такой. Видный. И из себя тоже весь… и старого, ещё того Каблукова, который до нынешнего, сын вроде… нагулянный. Каблуковы все по этому делу невоздержанные… но там-то папенька байстрюков не бросал, денег давал на дитё и потом еще, как вырос, на обзаведение, чтоб дом поставил, хозяйство. Вот бабка моя и решила, что слишком хорош жених для Тоньки… и увела. Чёрною волшбой увела. Хвасталась, что зелья купила такого, которое у мужиков разум отбивает. А потом еще сделала, чтоб застали их… ну и тогда-то после такого только жениться. Тонька-то ему от ворот поворот… и разошлись пути. Сестру не простила. Даже прокляла будто. Но тут не скажу, точно не знаю. Главное, что дед бабке тоже не простил. Не любил её. Верно, жить пытался, но не смог… пить начал, руку поднимать. Она думала, детей родит, он и приспокоится.

- Не успокоился?

- Нет. Он… уйти хотел. Только она уже с детьми и как … и год от года хуже, хуже… Каблуков старый умер. Новый родню не жаловал. Сделал вид, что вовсе их нет.

Зиночка потянула себя за тонкую прядку.

- Он рано умер, мой дед… я его и не помню… только и бабка… она успела его возненавидеть. Из детей выжил лишь мой отец. А он на деда уродился похожим…

- И потому она возненавидела и его?

- Да.

- И вашу матушку?

- Маму… она почему-то считала, что если сама несчастной была в браке, то и мама должна… отец её любил… я хочу думать, что любил. Но бабка постоянно зудела, говорила, говорила… ныла, жаловалась, причитала… и он срывался.

- Почему они не ушли?

- Куда? Тут дом. Тут хозяйство… и за что новый ставить? И бабку как оставишь одну? Что люди скажут?

Странный вопрос.

Донельзя.

И ответа у Бекшеева нет.

- Вы кушайте… компот свежий. У них ещё взвар был, но я подумала, что травы вы от меня брать побоитесь.

- Ты могла просто уехать… добраться до станции. Сесть на поезд.

- Я думала, - согласилась Зиночка. – Ещё раньше… но мама пока жива была… разве можно её оставить? И взять никак… а теперь вроде и не надо. Да и куда ехать?

Тихий вздох.

- Сестра вот есть. Но у неё муж против. И сама… приезжала когда, то… знаете, синяки проходят, а вот взгляд остается. Глаза. И выражение их… такое вот, обыкновенное для них… для всех, кто ждёт удара. Я посмотрела в эти глаза и поняла всё. Он такой же… как они, как остальные… их столько…

- Ты поэтому убивала?

- Я спасала, - Зиночка забрала тарелку и протянула стакан. – Говорят, что у вас дар такой, в человека заглядывать…

- Не совсем. Я не менталист. Так… небольшая эмпатия, это…

- Я читала книги. У Милочки в кабинете много книг. И Ангелина ещё приносила… её жаль. Она хорошая была.

- Но ты её убила.

- Не я… её – не я… но вы, князь пейте… пейте и… и пусть она заходит. Там, за дверью… у меня дара нет, но слышу я хорошо. Когда… важно слышать, как он идёт, как дышит… слышать, чтобы понять, надо ли тебе прятаться. Я помню… мы с мамой смеёмся. Бабка ушла… она работала у Людкиной бабки. И уходила. И отец уходил. И в большом доме мы втроем. Я, мама и сестра. Мы что-то делаем, и мама поёт. Тихо-тихо, чтоб никто не услышал… а потом скрипит калитка и мама замолкает. И мы тоже. Надо слушать… как он идёт. Сильно пьяный или нет. Злой или наоборот, веселый. И надо тоже веселиться, чтобы не разозлить… разозлить ведь легко. Поэтому важно слышать. Очень важно.

Беззвучно открылась дверь, и в палату вошла Зима. Зиночка обернулась, глянула на неё и кивнула.

- Вы садитесь… не надо меня бояться. Не вам… я… я не хотела трогать девочку…

- Анатолий – ваш брат?

- Да. Он неплохой… совсем неплохой… больной, но улыбается… и денег обещал. Маме… и сказал, что найдет целителей… нашёл даже. Привозил. А тот сказал, что помочь нельзя. Поздно уже… в Петербурге тоже поздно. И в Швейцарии… Толя туда ездил. Много рассказывал. Обещал и мне показать… но куда мне в Швейцарию-то? А целитель сказал, что он может лишь облегчить боль и дал лекарство. Хорошее. Мама кричать перестала. Ей было больно, и она кричала, кричала… а так выпьет и спит. И когда просыпается, знаете, не кричит, не катается от боли, а улыбается. Кушает вот… кушать стала хорошо. Я ей от Толи конфеты приносила. И всякое-разное… я не успела к нему заглянуть. Скажете, что я ему очень благодарна?

- Скажу, - пообещал Бекшеев.

- Спасибо… отец умер. Напился и упал в канаву. И утонул. Несчастный случай… - руки Зиночки дрогнули. – Нет… батюшка говорит, что если исповедоваться, то правду говорить надо… это мама его… я видела… она пошла за ним… он меня побил. И сестрицу мою… её крепко. Она спрятаться не смогла в тот раз. Заигралась и не услышала, как вернулся. Он так её побил, что она лежала, как мертвая… мама сказала с ней сидеть. А мне страшно было. Что она и вправду умрёт. Я и пошла… позвать… и увидела, как она… отца встретила… на дороге. А потом в канаву толкнула. Дожди шли и воды набралось много. Но никто не понял. Никто ничего не понял. А я не сказала. Никому. Я любила маму. И жить стало легче… еще бы старуха сдохла, но… она живучая. И успокоилась даже чуть. Война потом случилась… в войну вместе проще выжить. Мы в лес ходили. Грибы собирали. И ещё сныть сушили, крапиву. Если растереть и горячей водой залить, то можно пить… старуха про травы много знала. Показывала. Корни папоротника. Грибы, которые на деревьях растут. Война прошла… мы подросли. Как-то даже хорошо стало…

- Почему вы начали убивать? – тихо поинтересовался Бекшеев.

- Я спасала, - повторила Зиночка, раскачиваясь со стороны в сторону. – Спасала их… и это она виновата… Антонина… мы выросли. Сестра замуж вышла и уехала. Я училась. Я не