Вопрос: Так что же, ленинизм похоронен навсегда?

Афанасьев: Это уже часть прошлой истории. Демократический централизм, партийная дисциплина, право на политическую монополию в обществе, которые предложил и теоретизировал Ленин, не отвечают больше реалиям сегодняшнего дня. И сказать об этом нужно, по моему мнению, во весь голос, максимально серьезно.

Вопрос: Означает ли это, что такое мнение не изменится, что не будет перемирия и что ваша группа расколет КПСС до XXVIII съезда партии?

Афанасьев: 10 февраля мы соберем координационный совет нашей фракции для обсуждения итогов Пленума ЦК КПСС. Затем, как я полагаю, мы начнем сбор подписей среди коммунистов за «Демократическую платформу». Тогда в партии будут две альтернативные и соперничающие программы: официальная, КПСС, и наша. Каждый коммунист сможет выбрать, какую из двух поддержать. Затем мы созовем конференцию для решения вопроса о том, представлять ли себя на XXVIII съезде КПСС или же приняться за работу по созыву I съезда новой партии — не обязательно коммунистической».

Пройдет еще несколько месяцев, и Юрий Афанасьев, ректор Московского историко-архивного института, заявит о своем выходе из КПСС. И новая встреча с тем же корреспондентом «Республики»:

Вопрос: 18 апреля вы вышли из КПСС. В то же время такие лидеры радикалов, как Ельцин и Попов, остаются в ее рядах. Почему же все-таки вы вышли из партии?

Ответ: За одну минуту ответить на вопрос о том, почему я вышел из партии, где пробыл тридцать лет, задача довольно сложная, но тем не менее я попытаюсь. Прежде всего я считаю, что политика, осуществляемая руководством КПСС, уже не способствует преобразованию нашего общества. В этих условиях оставаться в КПСС — это значит нести моральную, нравственную ответственность за ту политику, в выработке которой ты не принимаешь участия, отвечать за действия, которые идут, мягко говоря, не на пользу народу. То есть оставаться в этой партии — я, по крайней мере, так понял для себя — это значит сеять иллюзии в обществе, что эта партия может коренным образом перестроиться и способствовать делу преобразования нашего общества. Вот это главная причина. Есть, конечно, и другие глубокие причины. Я понял, что партия Ленина по сути своей, по структуре, по устройству, по целям — это больше не моя партия. Что касается того факта, что не все сторонники и моей «Демократической платформы» не вышли из партии, то я считаю, что тут групповой подход не годится. Это дело совести каждого. Стадное начало и привычка тут не советчики. Каждый действует по-своему, но мы продолжаем действовать в одном направлении. То есть мы полагаем, что надо показать людям, что партия как социально-политический институт уже не способна осуществлять преобразования в обществе.

Вопрос: Мы слышали, что «Демократическая платформа» в мае собирается созвать съезд, чтобы создать новую партию. Но существуют опасения, что в условиях нынешних разногласий создать такую партию будет невозможно. Что вы скажете по этому поводу?

Ответ: Наперед что-то трудно загадывать. Действительно, съезд или конгресс соберется в мае — ему решать вопросы создания новой партии. Я, например, убежден, что это надо сделать и надо сделать именно до XXVIII съезда КПСС. Но это мое мнение. Решать будет все-таки будущий съезд.

Вопрос: В СССР, чтобы купить мыло, нужно стоять в очереди. Члены вашей семьи тоже стоят в очереди, когда покупают мыло?

Ответ: Естественно, весь набор этих талончиков лежит у меня в коридоре. Мы покупаем и мыло, и сахар, и другие товары так же, как и все.

Вопрос: Близок ли, по вашему мнению, распад Советского Союза?

Ответ: Тот Союз, который сейчас существует, непременно должен распасться, потому что в Советском Союзе или под видом Советского Союза продолжается, в сущности, российская империя. Это тема огромная, большая и ее, конечно, в нашей беседе не исчерпать. Но важно, чтобы то, о чем вы говорите, происходило бы не в форме самораспада, саморазвала, как сейчас это происходит. Мы не можем себе позволить такую беспечность, допустить этот саморазвал, потому что мы этак невзначай можем и весь мир взорвать, этот хрупкий мир. Поэтому дело глубинных преобразований Советского Союза должно быть на первом месте во всей стратегии, во всей политике. А то, что его не будет в таком виде, я в этом не сомневаюсь, конечно. И тут не предмет для печали. Это повод порадоваться, что мы, наконец, сможем организовать сообщество, огромное евразийское сообщество на принципиально иных целях, когда республики будут сотрудничать между собой и стремиться друг к другу и когда все это евразийское сообщество, которое называется СССР, будет плавно вливаться и врастать, допустим, в азиатско-тихоокеанский регион, где не будет таких резких, четких границ и разграничений, а где будут, может быть, и совместные предприятия, и очень мощная приграничная торговля, и культурный обмен. Не будет границ, можно будет свободно ездить. К этому, я думаю, надо стремиться всем.

Вопрос: Какую позицию вы как историк занимаете по вопросу «северных территорий»?

Ответ: Я высказался и письменно, и в публикациях своих и в Советском Союзе, и в Японии. Я остаюсь убежденным сторонником необходимости возвращения Японии «северных территорий». Кроме справедливого акта, такое решение было бы взаимовыгодно и Советскому Союзу, и Японии. Я понимаю, что это сделать непросто. Может быть, тут будут какие-то этапы, какая-то последовательность. Но я убежден, что такое решение было бы и в интересах советского народа, а не только Японии». (Последний вопрос из интервью Ю. Афанасьева японской телекомпании Энэйчкей, 24 апреля 1990 года)[262].

Между тем среди сопредседателей МДГ начались разногласия по поводу лидерства, Ельцин со своими амбициозными устремлениями особенно не импонировал академику Сахарову. Вдова академика Е. Боннер вспоминала, как ее муж тяготился сотрудничеством с Ельциным.

Услышав однажды, по радио, что в МДГ грядут перемены и вместо пяти сопредседателей к власти приходит один — Ельцин — он даже вздохнул с облегчением: «Вот и хорошо, мне можно уйти. Я в этой компании под руководством секретаря обкома не работаю».

Но не все разделяли подобный идеалистический подход. Однажды горбачевский помощник Георгий Шахназаров подошел во время заседания к Гавриилу Попову. «Что вы нашли в Ельцине? — откровенно поинтересовался он. — Вы же совсем разные люди».

«Народу нравиться, — цинично ухмыльнулся Гавриил Харитонович. — Смел, круче всех рубит систему».

«А если он, что называется, решит пойти своим путем?»

«Мы его в таком случае просто сбросим, и все тут».

Демократы явно недооценивали Бориса Николаевича, считая его неотесанным простаком; партократом из плотников.

Из всех театров Ельцин предпочитал оперетту режиссера Курочкина. Классическую музыку — не слушал. В литературе понимал не больше, чем в высшей математике. У него, как у гоголевского Манилова, «всегда лежала какая-то книжка, заложенная закладкою на 14 странице, которую он постоянно читал уже два года»; в данном случае — роман Ю. Бондарева, что для либеральной интеллигенции уже само по себе вызывало пренебрежительное отторжение. О «начитанности» Б. Ельцина упоминает в своих мемуарах А. Коржаков: