и Дадоджон ехали на конях. Как Камчин и говорил, снег истончал, немножко подтаял. То и дело встречались волчьи следы.

Километрах в двух от дома позволили овцам разбрестись, но Камчин сокрушался, что это не пастьба, а мучение. Время от времени он поглядывал на запад, дымка на горизонте то сгущалась в серенькое облачко, то, кажется, рассеивалась. Дадоджон спросил, почему Камчину не нравится такая пастьба? Ведь овцы все-таки сыты, недавно покормили сеном.

— Сухое сено, — ответил Камчин, — не сравнить с полевой травой, даже сухой, но на корню. Вся сила в корнях. Я же вижу, недовольна скотинка, по ее дыханию это чувствую, по взгляду понимаю. Вон посмотрите, как остервенело бьет копытцем по снегу, нет настоящей травки, мало! Губа сказала, что пришло, рот — что вошло, а брюхо спрашивает, что же там было, что не дошло, — засмеялся Камчин.

— Я понял, к чему клонишь, — улыбнулся Дадоджон. — Хочешь в Селоб-сай?

— Угадали! Трава там стоит на корню двенадцать месяцев в году. Чем больше каракульская суягная матка сжует верблюжьей колючки, тем выше качество смушки.

Дадоджон, уже зная нрав Камчина, решил подзадорить его.

— При чем тут верблюжья колючка и прочая травка? Шкуры-то отправляете на завод сырыми. Как обработают там, такой и выйдет каракуль.

— Неправда! — горячо воскликнул Камчин. — Как окотится овца, я сразу могу сказать, какой каракуль выйдет из ягненка.

— Ну, ну, увидим…

— Могу поспорить!

— Придет окот, поспорим, — сказал Дадоджон.

Дымка на горизонте вроде бы и вправду рассеялась. Дадоджон согласился с Камчином, что ее не видать, и, подождав еще немного, они все-таки решились погнать отару к саю Селоб.

Они добрались туда в полдень — обогнули большой холм, миновали каменистое плато и спустились в ущелье. Открывшаяся взору картина восхитила Дадоджона. Берега безводного сая были в зарослях кустарника, на котором еще сохранилась прошлогодняя листва. И трава вокруг зеленая, только немного потемнела. Глаза Дадоджона, утомленные однообразной белизной, сейчас отдыхали.

— Вот видите! — воскликнул Камчин. — Даже если всего час попасти здесь овец, они наберутся сил на два дня.

— И будут приносить только сур! — засмеялся Дадоджон.

— Да, только сур, — не принял Камчин шутки. — Вы напрасно смеетесь. Ценность каракуля зависит прежде всего от условий, в которых держат овец, то есть от трав и погоды. Почему он называется каракулем? Под Бухарой есть такая местность Каракуль, там для овец самые благоприятные условия, потому и смушки там получают самые лучшие в мире.

— Нет, я не смеюсь, — возразил Дадоджон. — Я верю всему, что ты говоришь.

Отара расползлась по ущелью. Овцы вели себя так, словно давно знали и любили это место. Камчин ослабил подпруги и, пустив лошадей пастись, принялся собирать хворост. Дадоджон стал помогать ему, набрал охапку, потом выбрал удобное местечко для отдыха и, сев на пенек, глубоко, с наслаждением вдохнул чистый, настоянный на морозце и пронизанный солнцем воздух.

Прямые солнечные лучи грели, словно весной, и широкая лента неба над головой была по-весеннему голубой. Тишину нарушало только довольное блеяние овец. Дадоджон почувствовал себя наверху блаженства.

Почти два с половиной месяца как он покинул кишлак и убежал сюда, в эту чистую раздольную степь. И нисколько не жалеет! Степь подействовала на него благотворно, она спасла его от безумия и облегчила горе, здесь некогда предаваться печалям, нет двурушных людей, растравляющих раны. Он готов жить и работать тут до конца своих дней, если только оставят его в покое. Но разве оставят? Ака Мулло упрям, досаждает своими посланиями и не успокоится, пока не добьется своего. В последнем письме написал, что государство учило Дадоджона не для того, чтобы он пас овец. Доля правды в этих словах есть. Ведь и секретарь райкома приглашал его на работу. Сейчас всюду нужны специалисты, могут потребовать, чтобы он вернулся, отработал диплом…

— Теперь вскипятим чай и перекусим! — раздался веселый голос Камчина.

Камчин разжег костер и сунул в огонь чугунный чойджуш[44].

— А воду где взял? — спросил Дадоджон.

— Привез с собой в бурдюке, — ответил Камчин. — Но здесь поблизости есть родник. Посмотрели бы вы эти места летом. Просто рай. Я часто пригоняю сюда овец. А знаете, — вспомнил он, — если бы не овца, меня бы ужалила тут змея.

— Змея? Тут водятся змеи?

— Сколько хотите. Даже кобры.

— Как же овца могла спасти тебя?

Камчин засмеялся, подбросил в костер хворосту и сказал:

— А я решил соснуть и улегся под деревом и даже не подумал про змей. Ведь змеи, скорпионы, фаланги боятся овец, от одного их запаха бегут в свои норы и не высовывают носа. Но я, видно, улегся на змеиной норе, а змея уползала от овцы. В общем, она была в двух шагах от меня. А я услышал топот, проснулся, вскочил и вижу, как змея, вот такая громадная кобра, — показал Камчин руками, — извивается под копытами овцы. Ну, я за нож, отсек змее голову, а самого трясет. Не окажись здесь овцы, был бы я мертв. Она отошла только после того, как убедилась, что кобра подохла.

— А я думал, овца глупа, не то что собака, — сказал Дадоджон.

— Собака конечно, умнее, но и овца хорошо разбирается, кто друг и кто враг, и старается не давать в обиду ни себя, ни хозяина. Жаль, что нет у нее сил биться с самым страшным своим врагом — волком. Тут она надеется на человека и на собак.

— Твои собаки как львы! — сказал Дадождон.

Камчину польстила похвала:

— У меня их пять, и каждая может управиться с пятью волками. Года два назад зима была бесснежной, а без снега морозы переносятся хуже, надо чаще гонять овец. Выгнал я их в степь, один с ними вышел — помощник заболел, вдруг Рахш — на дыбы и заржал, а овцы сбиваются в кучу, собаки рванулись вперед. Смотрю, волков двадцать прут на отару, наплевать им на собак. Говорят же, голод и волка гонит из колка, он и чабана не боится. Так и тут было. Сцепились они с собаками, я подбежал, а как стрелять? Стал палить в воздух. Минут двадцать шла бойня, отогнали зверюг, а пять волков так и остались лежать, перегрызли им горло мои собаки. Правда, и им досталось, две даже не могли подняться, скулили, но я перевязал их раны, уложил на Рахша и привез домой. Отец с Шамси не поверили мне, пока сами не увидели дохлых волков и не сняли с них шкуры.

— А Рахш не боялся собак? Когда-то я слышал, что лошади не выносят запаха псины.

— Ерунда! Мой Рахш с ними…

Слова