и, чуть наклонившись, кокетливо добавила: — Все смотрите по сторонам, а меня не замечаете. Здравствуйте, Дадоджон!

— Здравствуйте, — чуть слышно вымолвил он. — Вы здесь? Или мне снится?

— Нет, это не сон, и слава богу, что не сон, а самая настоящая явь, — улыбнулась Марджона. — Я — сестра милосердия, помогаю больным. Вы попали в беду, и посмотрите, как милостив бог: знает, что вы мне близки, и послал меня к вам, чтобы мы были рядом в этот опасный для вас час.

— Вы и там были, в ущелье?

Марджона сперва удивилась: что за вопрос? в каком ущелье? бредит, что ли?.. Но быстро овладев собой, мило улыбнулась и пошутила:

— Нет, в ущелье вы, наверное, были с другой.

— Да, — сказал Дадоджон, все еще плохо понимая, явь это или пригрезилось. — Там были вы и Наргис, вас было двое… Почему вы не убрали камень с моих ног? Зачем мешали Наргис?

Марджона поняла, что он не в себе, и поэтому промолчала, да и что она могла ответить? Но Дадоджон не сводил с нее умоляющего взгляда, он ждал ответа, и Марджона, чтобы уйти от его взгляда, стала поправлять одеяло.

— Как голова? Не болит?

Дадоджон закрыл глаза. Он напряг память, стараясь восстановить течение событий. Да… из-под ноги выскользнул камень, и он упал, покатился за камнем… Катился, пытаясь за что-то ухватиться, потом его сильно ударило — и все погрузилось во тьму, потом… потом появились Наргис и Марджона… Наргис… Красивая, милая, белая как снег, угасшая Наргис… Наргис умерла… Это, наверное, была ее душа, не она сама, а ее душа. Ее душа прилетела помочь ему. А Марджона как? Но ведь Марджона жива. Почему она появилась в ущелье? Откуда взялась тут, у его изголовья? Нет, это не душа Марджоны, а она сама. Он разговаривал с ней, она улыбалась ему. Значит, она не пригрезилась ему, значит, это явь!..

Он снова открыл глаза. Та же комната, то же лицо, тот же теплый, любящий взгляд, и та же милая мягкая улыбка.

— Когда вы приехали? Зачем? — спросил Дадоджон.

— Сегодня приехала, — ответила Марджона нежным шепотом. — Сегодня, — повторила она, глаза ее забегали, она заговорила горячо и взволнованно: — Приехала за вами и к вам, вас повидать, не могла больше терпеть. Пусть люди говорят все, что хотят, и вы думайте, что вам угодно, но я не могу больше терпеть, не хочу больше ждать, не могу без вас. Я приехала с бригадой, я ведь когда-то училась в медшколе, работала в госпитале медсестрой, меня и взяли сюда. Как кстати! Пока вы не пришли в себя, я чуть с ума не сошла. Слава богу, что все обошлось, сто раз слава! Полежите несколько дней и встанете на ноги. Я буду ухаживать за вами, я ваша сиделка. Я рада и счастлива, что в эти трудные дни буду рядом с вами, что докажу вам искренность своих чувств и своей любовью поставлю вас на ноги!..

— Странно, — только и вымолвил Дадоджон.

Марджона не поняла, что значит это «странно». Но лицо ее по-прежнему оставалось ласковым и приветливым. Если бы даже Дадоджон сказал, что она бессовестная и бесстыжая, назвал бы ее потаскухой, потому что ни одна порядочная девушка не бегает за женихом, и тогда не изменилось бы выражение лица Марджоны. Она готова снести от него любые оскорбления — он хозяин ее судьбы. Она должна ему это внушить. «Я потерплю, дождусь своего часа, успею еще показать, кто я есть, погоди!» — думала Марджона, лаская Дадоджона взглядом.

Посмотрев на свои ручные часики, она поднялась, что-то взяла с полки в стенной нише, вновь приблизилась к Дадоджону и, склонившись над, ним, сказала, что время принимать лекарство. С ее помощью он приподнял голову и проглотил две таблетки, запив их водой.

— А теперь выпьем пиалочку молочка, — сказала она тоном, которым разговаривают с капризным ребенком.

— Нет, не хочу.

— А вы через «не хочу». Ведь мы хотим поскорее поправиться?

Дадоджон выпил молоко.

— А теперь закроем черные глазоньки и поспим.

Дадоджон невольно закрыл глаза и через несколько минут действительно погрузился в сон.

Марджона смотрела на своего суженого и размышляла, как покорить его, какими чарами пленить, чем сломить его упрямство? Она могла прикинуться искренней и доброй, влюбленной и нежной, но Дадоджон чувствителен, он быстро угадывает всякую фальшь. По всей вероятности, с ним надо быть сдержанно-искренней. Хватит с него одного признания. Больше она не промолвит ни слова о любви, будет старательно, заботливо ухаживать за ним, чтобы он проникся доверием, чтобы оценили и стали нахваливать ее другие.

В дверь постучались, вошла Зарина, жена Камчина.

— Здравствуйте, — сказала она. — Как наш ака? Выпили молока? Может быть, что-нибудь приготовить поесть? Вы и сами, наверное, проголодались?

— Нет, я сыта. Ведь плов ели.

— Э, когда-а-а это было? — протянула Зарина. — Может быть, яхни[45] принести? Или яичек сварить?

— Нет, не надо, спасибо. Пусть ваш ака спокойно поспит, мне больше ничего не надо.

— Тогда постелить вам?

— Не надо, я не буду спать. Если уж сильно устану, то подремлю сидя.

— Почему это вы не будете спать? Раз ака спят, то и вы поспите нормально, — сказала Зарина и, сняв с сундука несколько одеял, устроила высокую мягкую постель.

Как только Зарина, пожелав спокойной ночи, ушла, Марджона скинула туфли и платье, залезла под одеяло и с наслаждением вытянулась. Но рано утром уже снова сидела на табурете и, когда Зарина, постучавшись, вошла, разговаривала с Дадоджоном. Постель казалась нетронутой.

— Здравствуйте, — сказала Зарина. — Акаджон, как вы себя чувствуете? Поправляетесь?

— Да, — слабым голосом ответил Дадоджон. — Как Камчин?

— О вас беспокоится.

— Пусть придет.

— Хорошо, я передам, — сказала Зарина и, складывая на сундук постель, спросила: — А что приготовить вам на завтрак? Может быть, ширчай? Или рисовую кашу с молоком? А может быть, мясо пожарить?

— Нет-нет, лучше молочную кашу, — сказала Марджона.

Убрав постель и накрыв ее сюзане, Зарина вышла из комнаты и направилась в кухню, где у очага хлопотали ее свекровь и невестка — жена Шамси-ака. Зарина принялась расхваливать Марджону:

— Давно уже умылась сама и умыла его, сидит на табуретке, как шахиня на троне, и ухаживает за своим женихом, будто за принцем. Я не видела таких ласковых и заботливых женщин.

— Вот и учись! — сказала свекровь. — Еще не жена, а уже заботливая.

— По-моему, она и ночью совсем не спала. Такая заботливая, такая нежная, а как говорит!.. Мне сто лет стараться, никогда не смогу быть такой!

— Если захочешь, станешь. Все дело в желании!