Эта картина не вызывала у него радостных мыслей — самымисносными из них были воспоминания о матери. Она умерла, дожив всего до сорокадвух лет. В год ее смерти он выбрался к ней на день рождения. Чтобы купитьматери подарок, ему пришлось добираться до города и обратно автостопом, и онзадержался в пути. Вернувшись, он нашел дом необычно тихим, и на минуту в немвспыхнула надежда, что отец напился и заснул в сарае, а может, и подальше. Онпочти достиг комнаты матери, когда голос отца хлестнул его словно кнутом из-заугла темного коридора.

— Где, черт возьми, ты шлялся, парень?

Коул щелкнул выключателем, и комнату залил тусклый свет.Юноша мысленно оценил настроение отца: тот был раздражен, но еще не дошел добешенства. Коул уже давно стал специалистом по отцовскому настроению — любаяошибка в его оценке могла привести к плачевным последствиям, если не для самогоКоула, то для матери.

— Я ездил в город.

— Что ты врешь! Ты опять мотался в Джефферсонвилль, к своемупаршивому родственничку, который забивает тебе башку глупыми бреднями. Я жеговорил, что сделаю, если застану тебя там! Опять ты нарываешься, парень!

Коул изменил свое мнение: отец вполне мог взбеситься. Втакие минуты в детстве Коул испытывал леденящий ужас. Позднее он больше всегостал опасаться, что когда-нибудь убьет этого негодяя и проведет остаток жизни втюрьме.

Внимание отца привлекла завернутая в яркую бумагу коробка,которую держал в руках Коул.

— Что там у тебя за чертовщина?

— Подарок для мамы. Сегодня у нее день рождения. Ухмыляясьсентиментальности сына, отец потянулся за коробкой:

— И что же ты ей притащил? Коул отступил подальше:

— Ничего интересного для тебя — щетку и зеркало.

— Ты купил ей щетку и зеркало? — переспросил отец с грубымхохотом. — Щетку и зеркало для костлявой старой ведьмы? Вот потеха! Ещесмешнее, чем когда ты воображаешь, будто станешь важным и ученым! — Отецвытащил из стола бутылку виски, а Коул направился к матери.

Она дремала, отвернувшись к стене. На поцарапанном столерядом с кроватью стояла тарелка с недоеденным бутербродом. Коул включил лампу иприсел на краешек кровати.

— И это все, что ты сегодня ела?

Она повернула голову и взглянула на него, растерянно моргая,пока глаза привыкали к свету. Постепенно придя в себя, мать улыбнулась, ноулыбка вышла у нее печальной.

— Я не хочу есть. Отец и вправду недавно скандалил или мнеприснилось?

— Скандалил.

— Напрасно ты расстраиваешь отца, сынок. Коул никогда непонимал ее извечную, унылую покорность в ответ на грубые выходки ииздевательства отца. Ему было невыносимо видеть, как мать пытается защититьотца, найти оправдание его поступкам. Иногда Коулу приходилось сдерживаться изовсех сил, чтобы не упрекнуть мать в малодушии. Она никогда не бросила бы отца,а Коул не мог бросить ее.

— Я привез тебе подарок.

Она просияла, и на мгновение Коул представил себе смуглуюкрасавицу, какой, по словам дяди Кэла, когда-то была его мать. Она взялаподарок и встряхнула его, прижав к уху и растягивая удовольствие, а затемосторожно развернула и открыла коробку.

— О, какая прелесть! — Мать перевела взгляд на лицо Коула. —Где же ты взял деньги на такую дорогую вещь?

— Я стащил ее.

— О, Коул, только не это!

— Я шучу, мама! Посуди сама, если бы я украл ее, разве ястал бы дожидаться, пока коробку завернут?

Она улеглась на подушки, поднесла зеркало к лицу ипризналась смущенно, как молоденькая девушка:

— Знаешь, когда-то меня считали хорошенькой!

— Ты и теперь красавица. Послушай, мама, через пару летпосле того, как я окончу колледж, у нас все наладится. Я построю тебе дом навершине холма, на ранчо Кэла — из камня и кедровых бревен, — и обнесу егопросторной верандой, чтобы ты весь день сидела там и смотрела по сторонам.

Мать вжалась в подушки, словно стараясь спрятаться, ивцепилась ему в руку.

— Не надо мечтать! Если мечты не сбудутся, ты станешь таким,как твой отец. Он слишком много мечтал.

— Я не такой, как отец! — возразил Коул, удивленный еесловами. — У нас с ним нет ничего общего!

Его отец вспоминал о «мечтах» только под хмельком, когда унего развязывался язык.

Оранжевый пикап заглох, когда Диана свернула с дороги, ипотому она двинулась дальше пешком, осторожно пробираясь между глубокимиколеями. Коула она заметила минут через десять, когда дорога сделала крутойповорот. Рослый мужчина неподвижно застыл во дворе перед домом, Расправивплечи; только ветер ерошил его волосы. Еще несколько шагов, и Диана увиделаотчий дом своего мужа. Это зрелище вызвало у Дианы тошноту, она оказалась неготова к такому убожеству. Ветхая деревянная лачуга притулилась к подножиюхолма, обнесенная покосившимся забором и горами мусора, который копилсядесятилетиями. С этим окружением резко контрастировал безукоризненный внешнийвид самого Коула — коричневые туфли, начищенные до зеркального блеска,отглаженные брюки цвета хаки, девственно белая рубашка с тщательно закатаннымирукавами, обнажавшими загорелые руки. Он завел руку за голову, массируянапряженные мышцы шеи, и рубашка натянулась у него на плечах. Диане оченьзахотелось прижаться к ним щекой.

Похоже, Коул не заметил ее появления, но едва Дианаостановилась рядом, он безжизненным голосом произнес:

— Тебе не следовало приезжать сюда.

Коул повернулся, и Диана с трудом подавила ужас, увидев, какон преобразился. Лицо начисто утратило выражение, словно было высечено изкамня, а глаза казались стальными.

— Я не могла не приехать, — просто ответила она, глядя, какначинает оживать Коул. — Ты должен знать, что я была здесь и все видела.

— Понятно… — кивнул он, и его сердце наполнилось мучительнойнежностью. — И теперь, когда ты увидела этот дом, — добавил Коул с напускнымравнодушием, — что ты о нем думаешь? — Он отвернулся и пошел прочь, недожидаясь Диану.

Посмотрев по сторонам, Диана подняла тяжелый камень и изовсех сил запустила им в дом. Коул обернулся в тот самый миг, когда камень сгрохотом разбил окно. Открыв рот, Коул воззрился на прекрасное, искаженноегневом лицо жены, а затем — на разбитое окно лачуги.

— Вот что я о нем думаю, — сообщила Диана, небрежноотряхивая руки после броска, который сделал бы честь Санди Коуфаксу.