и переводчика Мани-Лейба. «Я видел, что причина трудности лежит не в стране, а в людях. Я так всегда думал. Америка – страна нелегкая для культуры. Но что удивительней всего, так это то, что именно в Америке удалось ошельмовать самого яркого представителя русского антиматериализма, антибольшевизма, ошельмовать до такой степени, что ему стало невозможно самое пребывание здесь. На него приклеили ярлык большевизма и антисемитизма – он возвратился в Советский Союз, где хорошо знали его «как веруеши», все его слабые человеческие места, и на них-то и построили «конец Есенина», – так написал в воспоминаниях свидетель скандала Вениамин Михайлович (Менделевич) Левин, давний знакомый поэта. Вовсе не факт, что, не будь этого скандала в Америке и его последствий на родине, Сергей Александрович прожил бы долгую счастливую жизнь. Похоже, он был обречен талантом, успехом, любовью женщин, своим нежным доверчивым сердцем: не погибни он в 25-м, наступил бы какой-нибудь 35-й. Случилось то, что случилось. Дело 4-х поэтов – Ганина, Клычкова, Есенина и Орешина началось в пивной на Мясницкой улице, там, где сейчас расположен вестибюль станции метро «Чистые пруды». Из протокола допроса Есенина в ОГПУ от 21 ноября 1923 года: «Жаловались на цензуру друг другу, говоря, что она иногда, не понимая, вычеркивает некоторые статьи или произведения. Происходил спор между Ганиным и Орешиным относительно Клюева, ругая его божественность. Говорили: если бы его произведения и стали печататься, то во всяком случае без Бога. К нашему разговору стал прислушиваться рядом сидящий тип, выставив нахально ухо.

Заметив это, я сказал: «Дай ему в ухо пивом». После чего гр-н этот встал и ушел. Через некоторое время он вернулся в сопровождении милиционера и, указав на нас, сказал, что это «контрреволюционеры». Милиционер пригласил нас в 47-е отделение милиции. По дороге в милицию я сказал, что этот тип клеветник и что такую сволочь надо избить. На это со стороны неизвестного гр-на последовало: «Вот он, сразу видно, что русский хам-мужик», на что я ему ответил: «А ты жидовская морда». Суд над поэтами состоялся 10 декабря 1923 года. Из отчета о Товарищеском суде по Делу четырех поэтов: «<…>Особенно ценным явилось показание свидетеля Родкина, нарисовавшего картину хулиганского дебоша, устроенного «вдрызг напившимися» поэтами. Тов. Демьян Бедный подтвердил обстоятельства дела, в общем известные уже по газетам. Большой интерес представило показание дежурного по 47-му отд. милиции т. Лапина, снимавшего во время скандала допрос обвиняемых. Поэты, по словам т. Лапина, ввалились в отделение пьяной гурьбой, кричали, скандалили. Их поведение ничем не отличалось от обычного поведения пьяных, приводимых в милицию, «на одну модель со всякой шантрапой», – как говорит свидетель. Было, правда, и отличие: «Выпили на две копейки, а скандалили на миллиард», – добавляет он. Были также свидетели защиты.

Так Львов-Рогачевский подчеркивал, что в произведениях обвиняемых можно отметить не только отсутствие антисемитизма, но даже любовь к еврейскому народу». А. Эфрос, А. Соболь, А. Сахаров выступали в том же ключе. А вот лучший друг Мариенгоф и Марцел Рабинович показали, что Есенин совершенно спился, и его нужно лечить. Для Есенина это был болезненный удар! Обвинителем выступил Сосновский, давний недоброжелатель поэта. Суд затянулся до 3-х часов ночи и был перенесен на следующий день. В итоге обвинения в антисемитизме, к счастью, были сняты, за дебош вынесли общественное порицание. Напомню, что за антисемитизм поэтам грозило самое суровое наказание.

Кстати, в 30-е годы дебош переквалифицировали в погром, как случилось при осуждении поэта Орешина, участника Дела 4-х. Вот, что в сентябре 1937 года было отмечено в справке, предваряющей новое «дело», заведенное на Петра Орешина, составленной начальником 9 отделения 4 отдела ГУГБ Журбенко: «В 1923 году Петр Орешин был арестован вместе с Есениным за погром, за черносотенную агитацию в ресторане и при задержании оказали сопротивление органам милиции». Но это было написано в 1937, а пока в 1923 году… Из воспоминаний Надежды Вольпин: «Ко мне подходит Евгения Давыдовна Шор, дочь известного музыковеда и бывшая жена Вадима Шершеневича. У имажинистов она пользовалась искони неизменным и глубоким уважением.

Угол Малого Козловского и Большого Харитоньевского переулков

Они держались правила: долой поцелуи женских рук! Но для нее – исключение. Я видела сама, как склонялись к ее руке и Есенин, и Анатолий Мариенгоф. И вот Женя, как ее зовут в нашей семье, подходит ко мне возмущенная: «Надя, что это? Я видела вас вчера с Есениным! Мы все, все должны от него отвернуться. Все его друзья евреи, все просто порядочные люди: русский, советский поэт, как какой-нибудь охотнорядец…». Суд закончился, а послевкусие осталось.

Здание 47-го отделения милиции, куда доставили 4-х поэтов в ноябре 1923 года, на углу Малого Козловского и Большого Харитоньевского переулков значительно перестроено.

48 отделение милиции г. Москвы: Конфликт с дипкурьером

Не окажись дипкурьер Адольф Рога тщеславным, мстительным чинушей, глухим к волшебному дару Сергея Есенина, конфликта в поезде «Баку – Москва» на перегоне «Тула – Серпухов» можно было избежать, но случилось то, что случилось, и «Дело», начатое «Актом № 5», составленным транспортной милицией Курского вокзала (куда доставили при выходе из поезда Сергея Есенина и Софью Толстую), открыли в 48-м отделении милиции г. Москвы (Милютинский пер., дом № 16). Из бытовой ссоры раздули настоящее уголовное «Дело». Из Протокола допроса № 17 от 29.11.1925 года Сергея Александровича Есенина: «6 сентября по заявлению дипкурьера Рога я на проезде из Баку (Серпухов – Москва) будто бы оскорбил его площадной бранью. В этот день я был пьян. Сей гражданин пустил по моему адресу ряд колкостей и сделал мне замечание на то, что я пьян. Я ему ответил теми же колкостями. Гр. Левита я не видел и считаю, что его показания относятся не ко мне. Агент ГПУ видел меня. Просил не ходить в ресторан. Я дал слово и не ходил. <…> В купе я ни к кому не заходил, имея свое. Об остальном ничего не могу сказать». Подписка: «Я, нижеподписавшийся гр-н Есенин, даю подписку Нач-ку 48-го о/м г. Москвы в том, что я обязуюсь проживать по указанному адресу, в случае же перемены поставить в известность Нач-ка 48-го о/м, а также обязуюсь явиться по первому требованию судебных органов, куда мне будет указано. С. Есенин». 8 сентября возмущенный дипкурьер подал рапорт о происшествии заведующему отделом виз и дипкурьеров в Наркоминдел. Все названные материалы были направлены в Краснопресненский народный суд с «указанием возбудить уголовное дело». Не помогло уладить случившееся даже ходатайство таких авторитетных