договора, окончательно завершившего с точки зрения международного права процесс признания польской границы на Одре и Нысе Лужицкой, сделав это путем мирного урегулирования с обоими германскими государствами. Признание Бонном и Восточным Берлином обязательных и необратимых решений держав антигитлеровской коалиции соответствовало принципу «мирного урегулирования», заложенному в решения Потсдамской конференции, и означало закрытие вопроса о границе между Польшей и Германией. Более того, этот договор в известной степени предвосхитил ситуацию будущего, предусмотренную дальновидным лидером нашего государства. Характеризуя заключенный договор в речи на пленуме ЦК ПОРП в декабре 1970 г., Гомулка сказал: «Если бы когда-нибудь произошло объединение Германии, то объединенная Германия была бы связана згожелецким[716] и варшавским договорами как преемник обоих немецких государств». Так и произошло во время очередного кризиса в польско-немецких отношениях, связанного с объединением Германии в 1989 г. Тогда, при подписании 14 ноября 1990 г. договора, подтверждавшего существующую польско-немецкую границу, министр иностранных дел ФРГ Ганс-Дитрих Геншер напомнил о важности договора 1970 г., в то время как представили нашего государства не вспомнили об этом документе. Более того, один из министров иностранных дел Третьей Польской Республики[717], желая умалить заслуги Гомулки, охарактеризовал в 2000 г. этот договор как «процедуру, не выходящую за границы показной дипломатии».

Польско-немецкий договор 1970 г. имеет непреходящую ценность, т. к. его подписание означало вступление Польши в качественно новый этап не только отношений с Германией, но и в целом геополитической истории нашего государства. Внутреннее согласие поляков с новой территорией Польской Республики (которое также было достигнуто не сразу и не без сопротивления) было дополнено полным ее признанием всеми заинтересованными государствами, а также всем международным сообществом. Впервые удалось добиться такого состояния польской государственности, которое является основой для стабильных отношений Польши с другими странами, ее территориальной целостности и реального суверенитета. Укрепление и защита этой позиции является патриотической обязанностью каждого гражданина нашего государства, а все деятели, добившиеся такого положения, заслуживают незабвенной памяти и уважения поляков. К сожалению, в нашей стране всегда с трудом распознаются подлинный триумф и настоящие победы, и, кроме того, редко удается надлежащим образом использовать достигнутые успехи.

Именно так произошло в декабре 1970 г., когда почти сразу после подписания договора с ФРГ Владислав Гомулка был отстранен от власти партийными противниками, использовавшими для прикрытия своих замыслов, без сомнения, спровоцированные «декабрьские события»[718]. Оставляя в стороне вопрос тщательного сокрытия вдохновителями тех событий проблемы ответственности за их развязывание, необходимо подчеркнуть, что, свергая своего лидера, партийные антагонисты украли у Гомулки его главный политический успех. Поскольку они не могли приписать себе какого бы то ни было участия в его достижении, то решили закрыть его завесой, сотканной из замалчивания или уменьшения его действительного значения, а также отказались продолжить начатые процессы. Поступая так, они украли победу у всего польского народа. Программные идеи Гомулки, не только в области внешней политики, были обречены на забвение. Последствия этого верно показал Вальдемар Кучиньский[719], написавший, что если бы Герек продолжил экономический курс в духе политики Гомулки, то в 1989 г. и сегодня мы бы находились в намного лучшей экономической ситуации («Gazeta Wyborcza» от 26 мая 2004 г.). Я разделяю такой взгляд.

Отсутствие преемственности во внешней политике привело к тому, что процесс нормализации отношений с ФРГ, неразрывно связанный с договором 1970 г., был с самого начала деформирован. Прежде всего отказались от реализации договоренности Гомулки и Брандта об активизации двусторонних экономических связей, которые должны были базироваться на предоставлении Польше многомиллиардного беспроцентного кредита.

Принятие принципа недопустимости опережения и диспропорций в будущих отношениях с ФРГ по сравнению с другими странами Западной Европы привело к тому, что вместо ожидаемого рывка наступило явное замораживание сотрудничества с Федеративной Республикой Германия. Началась также растрата достижений Гомулки в сфере укрепления нашего суверенитета в отношениях с восточным соседом. Благоприятную атмосферу, которая возникла вследствие общего успеха в процессе урегулирования противоречий с ФРГ, сменили возрождающиеся старые обычаи и подходы.

Бацилла повышенной зависимости от сильнейшего вместо развития и усовершенствования партнерства снова была занесена и в польско-советские отношения. Изменения здесь я почувствовал уже в начале января 1971 г., когда вместе с советским руководством встречал Герека и Ярошевича, прибывших в Москву в роли новых лидеров нашего государства. Меня поразил явный контраст по сравнению с тем, что было заметно во время визитов Гомулки. Различие заключалось в том, что при приезде в Москву Гомулки среди встречавших его советских руководителей можно было почувствовать какое-то внутреннее напряжение, беспокойство и неуверенность, очевидно, вызванные ожиданием трудных дискуссий и переговоров с харизматичным для них партнером. На сей раз среди встречавших царило спокойствие, зато явно нервничали и волновались Герек и Ярошевич. Предварительная беседа гостей с Брежневым состоялась в зале аэропорта (чтобы избежать сопровождения прибывших в отведенную им резиденцию) и выявила признаки того, что отношения между лидерами двух стран переходят на другой, отличный от предыдущего уровень. Проявление уступчивости с одной стороны и почти патерналистская снисходительность с другой являлись бесспорным тому предзнаменованием. Но гости и хозяева становились похожими, когда обменивались замечаниями о желчном характере Владислава Гомулки.

Фальшивой нотой в высказываниях представителей новой власти Польши, все чаще приезжавших в Москву на различные встречи и переговоры, звучало демонстративное подчеркивание того, что отстранение от власти Гомулки и его команды означало устранение «националистических тенденций» и наполнение польско-советских отношений «духом истинного интернационализма». Такие заявления не только дезавуировали огромные усилия предыдущей команды по суверенизации страны, но и являлись своеобразным признанием своей зависимости. Однако не все советские деятели принимали такие признания за чистую монету. Когда примерно через год нечто подобное (якобы по поручению нового руководства) заявил сменивший меня в посольстве дипломат мудрому и опытному Блатову, тот ответил русской поговоркой – «Цыплят по осени считают». Это в вольном переводе означало, что оценивать следует по результатам. А затем помощник Брежнева пустился в подробные рассуждения о том, какое большое значение имели настойчивость и инициативность Гомулки в нормализации отношений с ФРГ и заключении договоров, что привело к общему для Польши и Советского Союза успеху. Такая реакция несколько остудила верноподданнический запал того, кто заступил на мое место.

Справедливости ради следует подчеркнуть, что усилия поляков по созданию подлинно партнерских отношений между СССР и другими социалистическими странами не являлись односторонними. После XX съезда КПСС советское руководство также предпринимало попытки устранить разного рода деформации и отклонения от нормы. Однако на практике они наталкивались на сопротивление вследствие укоренившихся обычаев и сознательной обструкции со стороны многочисленных кандидатов в наместники. Поэтому за собственный суверенитет необходимо было бороться. Польские усилия в этом направлении, без сомнения, были самыми значительными,