крайне важно для дипломатической работы. Полезным было также знакомство с советскими офицерами охраны. Моя внешность стала для них настолько привычной, что в Москве никогда не случалось, чтобы на разных официальных мероприятиях они препятствовали моему общению с кем-либо из советских руководителей.

Во время съезда Гомулка, в отличие от других членов руководства ПОРП, не баловал Брежнева особым вниманием. Ограничившись двумя сугубо протокольными контактами, он не приезжал в резиденцию делегации КПСС на обычные в таких случаях беседы, что, вероятно, раздражало Брежнева. Особенно если учитывать, что специфика съезда не побуждала и других членов нашего руководства напрашиваться на встречу в резиденции советской делегации. Чаще всего случалось так, что я был единственным представителем хозяев, и на мне лежал груз обязанностей занимать гостей за столом и во время прогулок в парке в Лазенках. Впрочем, не стоит преувеличивать мои возможности в этом, тем более что в советской делегации всегда имелись желающие побеседовать со своим лидером. И это были самые интересные, а иногда и очень важные моменты.

Примером может служить разговор за обедом, который состоялся в резиденции делегации после выступления Гомулки с основным докладом на съезде. О нем и зашла речь за столом. Начали с позитивных общих утверждений, но в какой-то момент посол Аверкий Аристов, который часто бывал в резиденции и не придерживался дипломатических порядков, т. к. был в дружеских отношениях с Брежневым, обратил внимание на то, что, «возможно, не все в этом докладе заслуживает одобрения, поскольку в нем имеются вызывающие беспокойство пассажи». Обращаясь ко мне, он с лукавой улыбкой спросил, как я оцениваю доклад. От неожиданности я невыразительно промямлил, что в сложное время возникают трудные проблемы, которым не всегда можно дать однозначную оценку. Впрочем, в диалог сразу включился Брежнев со словами: «Аверкий, не заставляй нашего друга оценивать свое руководство. Выйдем лучше на свежий воздух, там сможем поговорить». Поднялся и вышел наружу, а за ним потянулись и все остальные участники беседы.

Я вышел вместе со всеми, отделился от этой целиком советской по своему составу группы, однако встал с наветренной стороны и мог слышать, по крайней мере, некоторые фрагменты их разговора. После выпитого коньяка Аристов громко рассуждал о националистических нотах в докладе Гомулки, об их антисоветском звучании, о тех положениях его речи, которые способны возбудить в обществе небезопасные тенденции. К моему удивлению, Брежнев поддержал эту тему и стал подбрасывать собственные замечания, приводя примеры услышанного на встречах, посвященных Чехословакии. Когда он сделал паузу, я оставил выгодную позицию, не желая быть обвиненным в подслушивании. Об услышанном я сообщил Клишко, который явно обеспокоился. Он сказал, что проинформирует «Веслава», но попросил меня помалкивать: мнение советской делегации могло бы порадовать различных оппозиционеров, число которых в партии в последнее время растет. «Сами видите, сколько их крутится вокруг советской делегации, добиваясь ее расположения», – заметил Клишко.

И еще одно воспоминание, касающееся завершающей фазы съезда. Объявленный после одного из заседаний перерыв, во время которого Гомулка проводил консультации по вопросу избрания партийного руководства, затянулся. Зарубежные делегации в ожидании возобновления заседания коротали время в отведенных им помещениях позади Зала конгрессов. В какой-то момент меня подозвал заместитель заведующего Иностранным отделом ЦК Мариан Ренке и, сообщив, что перерыв закончен, попросил, чтобы я проводил Брежнева в президиум съезда. Когда мы вошли в зал, в президиуме еще никого не было, зато немногочисленные группы делегатов о чем-то между собой разговаривали. Ничто не указывало на то, что заседание скоро возобновится, и явно дезориентированный Брежнев попросил меня срочно организовать встречу с Гомулкой. Сам он поднялся на сцену президиума и пытался установить контакт с прибывающими в зал делегатами. Я не знал, где находится «Веслав», поэтому нашел полковника Гурецкого и проинформировал его о желании Брежнева. Он был удивлен, что без его распоряжения кто-то решил пригласить в зал одного только Брежнева, как бы рассчитывая на какую-то неожиданную реакцию. Относительно же пожелания Брежнева сказал: «„Хозяин“ (так обычно охрана называла Гомулку) дал ясное указание: во время консультаций по кадровым вопросам никого к нему не приводить, особенно иностранных гостей. Делай что хочешь, но ты должен уговорить Брежнева отказаться от намерения встретиться». На мое уклончивое объяснение Брежнев проворчал: «Как видно, „Веслав“ не хочет со мной посоветоваться». Неприятный осадок остался, хотя позднее я был свидетелем, как Брежнев поздравлял Гомулку с новыми кадровыми решениями.

Независимо от активного участия в разрешении многих нараставших внутренних трудностей и активности в международных делах в центре внимания Гомулки всегда оставался немецкий вопрос. Необходимость в этом имелась, особенно когда в 1969 г. снова начали нарастать симптомы, свидетельствовавшие о неустойчивости позиции СССР по некоторым жизненно важным для Польши аспектам этого вопроса.

В руководстве СССР и его политическом окружении не было единой позиции, касавшейся текущих задач в отношениях с ФРГ и в целом роли ФРГ в менявшейся расстановке сил в мире. Если говорить в самом общем плане, то в вопросе об отношениях с Западом в Советском Союзе сформировались два основных варианта стратегии. Сторонники первого считали, что советская политика должна сосредоточиваться на улучшении отношений с США, самой сильной мировой державой, которая принимает решения о действиях всего Запада. Касательно же ФРГ, приверженцы этого варианта полагали следующее: реальный суверенитет Западной Германии настолько ограничен, что никакие советские усилия не будут иметь существенного влияния на изменение ее геополитического положения. Сторонники второго варианта, которых мы называли пронемецкой фракцией, хотя и отводили взаимодействию с США основное место, но одновременно подчеркивали, что улучшение советско-западногерманских отношений, их расширение будут напрямую служить ослаблению позиции Соединенных Штатов в Европе, в чем видели главное условие изменений в мировой расстановке сил в пользу СССР. Персональная ориентация на какой-либо из двух вариантов была не только не очень ясной, но явно изменчивой, поскольку в значительной степени зависела от взглядов членов высшего руководства, в первую очередь самого Брежнева.

Чехословацкий кризис усилил позиции сторонников обоих вариантов. Те, кто видел возможность решить внешние проблемы и реализовать устремления СССР, развивая отношения с США, приводили в качестве аргумента реакцию Соединенных Штатов на военную интервенцию в Чехословакию, которая показала, что Вашингтон считает сферу советского влияния в Европе незыблемой. Это создает благоприятную исходную позицию для усиления давления на ФРГ с целью формального признания ею реальностей послевоенной Европы. Выступавшие за пронемецкий вариант, однако, утверждали, что после чехословацких событий Советский Союз будет в течение длительного времени подвергаться обструкции со стороны западных государств, и это весьма затруднит реализацию его планов во внутренней и внешней политике. Самый простой и быстрый способ переломить данную