ребята, шутку сшутим над ним: из-под носу украдем… Вот сказал… Не лгу… Я говорю: я его на себя чем ни на есть наведу… Он напустится… Я резоны стану говорить… Он разъярится, примется меня тормошить… Этим делом займется… а вы тем временем свое дело мастачь… Сколько Бог подаст… Вот, всю правду говорю, с места не сойти… Ну, и скорбь из-за того принял: потаскал он меня шибко… А я думаю себе: да ну бей, из рожи-то не что сделаешь… А уж по крайности шутку сшутим… Сам смотрел – да не досмотрел… Тут был – да украли… А рожа ничего, рожа заживет… Что бита, что не бита… все одна… Из нее не шубу шить… А уж по крайности на… Вот… Всю то есть тебе душу открыл.

– Ах вы мошенники, мошенники… Что ж я должен теперь делать?… Совесть моя не позволяет мне это дело в скрытии оставить… А скажу, так ведь он вас…

– Да что тебе, Старей Николаич, сказывать-то? – отозвался высокий худощавый парень с плутоватыми, мрачно смотрящими исподлобья глазами. Как бы ты к этому делу был приставлен… ну, пущай так… А то тебе что?… Видел да не видел… Что тебе нас подводить?…

Аристарх Николаич приосанился и с достоинством подвил виски.

– Ах ты олух, олух… Мерзавец ты этакой… Потерянный ты человек…

– Что, мерзавец… Что, потерянный… – бормотал худощавый парень, смотря в сторону и почесывая затылок… – Право… Верно говорю…

– Верно!.. Ты мне это говоришь… Какие же твои понятия?… Разве я не приставлен от своего господина блюсти его добро… Разве я не должен денно и нощно стараться для его благополучия… Коли я раб его… и взыскан, и почтен от него.

– Да что взыскан да почтен… Разве не бьет тебя?… Ведь таскает же, чай… А мы много ли взяли-то, много ли у него убыло?… Тут четверти нет…

– Молчи уж, невежа… А говорить, так говори деликатней… Оболтус… А вот коли так ты говоришь, так несите за мной рожь, я вас с поличным представлю… Невежи этакие… неси за мной, коли так…

– Так что, неси, ребята!.. Что коли он и в сам-деле… Ну, пущай постегает… А мы, по крайности, ему всю правду откроем… Пущай знает…

– Нет, зачем стегать… – отозвался, невольно поежившись, маленький тщедушный мужичонка, тут же стоявший. – Что уж путного: начнут стегать… Нет, уж вы, Старей Николаич, батюшка, подержи за собой… прости нас… Рож-то уж, пожалуй, возьми себе, а нас ослободи… Мы тебе вот как…

Мужичонка поклонился до самой земли и примолвил, обращаясь к прочим:

– Ну, что, ребята, поклонися ему… ну, что пути, и сам-деле ведь больно выстегают…

– Выстегают!.. – заметил Аристарх Николаич с достоинством. – Почем знать, может, который и под красную шапку угодит… Наш этим не больно любит шутить… Он правду да честность соблюдает… А станет он переносить от вас этакой разврат… он найдет вам место… Вы подумайте: на что вы посягнули?… На воровство… и барина, своего господина, на посмеяние…

Этот резон, как видно, сильно подействовал и на остальных двоих ребят. Они струсили, смекнули, что дело в самом деле может быть плохо, и, почесывая затылки, стали просить Аристарха Николаича взять рожь себе и не говорить барину.

В это время к разговаривающим подошел Осташков. Неожиданность его появления несколько смутила Аристарха Николаича.

– Что это вы, батюшка, Старей Николаич, поделываете? – спросил Осташков, раскланиваясь с земским.

– А вот порядки разбираю… насчет хозяйственных распоряжений… А вы к нам?…

– Да, Старей Николаич… что мой-то баловень?…

– Да особенной прилежности к изучению науки не имеет… А впрочем, старательностью моею к чтению наклевывается…

– Неужто?… Неужто уж в книжку разбирает?…

– Не все в точности… но понятие показывает…

– Ах, благодетель…

– Старательности моей было много, потому как пред вами, а наипаче того пред господином своим способы свои желал показать… Ну, вы ступайте теперь… там у меня в конторе с птенцом своим повидайтесь… А я сейчас…

– А что Николай Андреич, как?

– Насчет чего?

– Так, в здоровье своем… На меня не гневны?

– Не слыхал… теперь отдыхает… Подите, подождите меня… я в минуту…

– Иду, благодетель, я бу… Буду дожидаться…

– Там подождите…

Аристарх Николаич выждал, когда Осташков отошел на приличное расстояние, и продолжал переговоры с мужиками. Эти переговоры кончились тем, что мужики господскую рожь отнесли к себе, а Аристарх Николаич положил в свой кошелек несколько серебряных монет, как штраф с виновных, и дал обещание оставить их вину за собою, не доводя до господского сведения.

– Только из человеколюбия делаю… потому жалко человечества… – заключил он, получив деньги и уходя от мужиков.

– Погоди, дьявол, намнем мы тебе бока… попадешься когда-нибудь с бабами… девочник окаянный… мазаные виски… дьявол!.. – говорили между собою молодые ребята, провожая его сердитыми взглядами, между тем как тщедушный мужиченка шел вслед за ним и кланялся, упрашивая, чтобы он не покривил душой и не выдал их…

– Ну что тут: выстегают… – твердил он, поеживаясь.

Осташков не нашел в конторе своего сына. На большом столе, загроможденном счетными книгами и тетрадями Аристарха Николаича, лежала азбука и рядом с нею аспидная доска, исписанная какими-то каракульками; в углу стояла кроватка, на которую кинут был войлок, старенькое ваточное одеяло и грязная подушка; над нею на стене висел новый, сшитый, впрочем, из старого материала, сюртучок Николеньки… но его самого не было. Осташков подошел к столу, взглянул на аспидную доску, с улыбкою полюбовался на изображенные на ней каракульки, в которых сердце ему помогло отгадать чистописание сына, взял в руки азбуку, перелистовал в ней несколько листов, взглянул на обертку с одной стороны и с другой и бережно положил на прежнее место. Подошел Осташков к постели сына, пощупал рукою постель, поправил подушку – и ее также пощупал; снял с гвоздя новый сюртучок, посмотрел на него с лица, посмотрел с изнанки и опять повесил на прежнее место.

«Куда убежал, шельмец… – думал Осташков, ходя взад и вперед по комнате. – Вот баловень: учитель ушел – и он убежал… Нет, видно, страха нет; видно, не очень в строгости содержат… Дай Бог здоровья Аристарху Николаичу… А все бы надо посекать, чтобы больше страха имел… лучше: не так балуется… Ну-ка, постреленок, уж и читает… а!.. А я-то?… Ну, память лучше, память молодая… где же мне за маленьким поспеть… года мои ушли для того…»

Пришел Аристарх Николаич.

– Нет, баловня-то… мало, видно, стегаешь, батюшка Аристарх Николаич… Видно, страху мало имеет… – дружелюбно говорил Осташков.

– Ндравственность не внушена сызмалетства, это от вас! – отвечал земский. – От меня он имеет внушения достаточные… Но страху