– А пускай имеющееся приспосабливают. Везде ведь остались обкомы, горкомы.

– Вы идеалист, Дмитрий Абрамович.

Постучали в дверь.

– Открыто! – гаркнул великан, так что номер вздрогнул.

Вошел парень – именно парень – лет сорока. Истертые, почти уже продырявившиеся джинсы, куртка, перешитая из шинели; снял скандинавскую шапочку и оказался с седоватыми волосами до плеч, но почти лысой макушкой. За плечами, как ружье в чехле, – гитара.

– О, вот и Коляныч! – встал навстречу Дмитрий Абрамович. – Здоров, друг!

– Здравствуй! – сказала и Елена Юрьевна и тоже поднялась.

Парень недовольно или стыдливо бурчал что-то в ответ… Его познакомили с Сергеем Игоревичем.

– Что ж, вот все и в сборе. Весь актив. Надо это отметить возлиянием… – И под бульки коньяка в стаканчики великан спрашивал: – Как, Коляныч, жизнь? Чего нового сотворил?

– Так… – Парень сморщился; показалось, что сейчас добавит «ничего сто́ящего», но он добавил другое: – Песен штук двадцать написал. Такие… Самому удивительно. Кого-то кризис среднего возраста импотентом делает, ну, морально, душевно, а меня прямо поперло.

«Действительно, как бы датый», – вспомнил предупреждение великана-краеведа Сергей Игоревич.

– Чего ж, продемонстрируй, Коляныч.

– А удобно? Они такие… откровенные.

– Разве это плохо? – спросил Сергей Игоревич. – Откровенное, по идее, должно быть самым сильным.

– Н-ну, наверно… – И, ободренный этим замечанием, Коля скоренько проглотил коньяк, достал гитару, потрогал струны. – Вроде строит… Сначала – «Экзистенциальный блюз». О человеке, который растерялся в этих нынешних политических делах… Ну, короче, сами поймете.

Он стал играть хоть и корявенький, хроменький, но действительно блюз, а затем запел гнусоватым и жалобным голосом:

Коля сделал пальцами левой руки какой-то сложный переход и проныл, судя по всему, припев:

Затем – не очень выразительное на акустической шестиструнке соло, второй куплет, из которого утомившийся слушать Сергей Игоревич уловил вот это:

– В коммунизм, Коля, – сказал Дмитрий Абрамович, наливая в стакашки уже граммов по семьдесят, – не верить надо. Его строить надо… А вообще – молодец. Продрала песня. Близка мне, хоть либералов я любить не могу.

– Я тоже их не очень-то. Но тут про другое.

– Ну да, ну да… Молодец, в общем. А вам как, Сергей Игорич?

Сергей Игоревич, не ожидавший услышать здесь подобной песни, по существу не нашелся что ответить. Выдавил нечто нейтральное:

– Смело, конечно… С ансамблем, наверное, еще сильнее бы получилось…

Коля осушил стаканчик в два громких глотка и покривился:

– Где его тут найти, ансамбль… Ансамбли до сих пор «Песняров» трынькают… Можно я еще одну, пока пыл не погас?

– Давай-давай, Коляныч…

На этот раз мелодия была жесткой, но динамичной, и слова вылетали из Колиного рта чаще, чем в предыдущей песне, этакими длинными очередями:

Елена Юрьевна поднялась, достала из кармана куртки сигареты, приоткрыла створку стеклопакета. Щелкнула зажигалкой… За весь день Сергей Игоревич и не замечал, что она курит… По номеру разбежался свежий воздух с легкой примесью табачного дыма…

Сергей Игоревич залюбовался изогнувшейся у окна, старающейся выдувать дым в щель рамы молодой женщиной… Голос певца уплыл, как радиоволна в слабом приемнике… Подойти, обнять за талию, провести губами по ее розоватой щеке. Прижать к себе, одинокую сейчас и, кажется, не очень-то счастливую.

– Зашиб-бись, Колямба! – рявкнул Дмитрий Абрамович. – Ух-х!.. Надо обмыть твою прям болдинскую осень.

Елена Юрьевна вернулась за стол, лицо ее не выражало восторга. Приняла стаканчик, выпила на равных с остальными… «И ведь, кажется, не пьянеет», – удивился Сергей Игоревич и почувствовал: если проглотит еще три-четыре порции, начнет клевать носом.

– Коля, ты очень талантливый человек, я тебе это говорила тысячу раз, – начала директор Дома памяти таким тоном, что стало ясно: ее речь будет длинна и серьезна. – А сейчас воздержусь от похвал и скажу как лицо официальное, которое устраивает мероприятия… Николай, с такими песнями и при сегодняшнем положении дел, а оно вряд ли изменится в ближайшие десятилетия, ты так и останешься один, будешь петь дома или в лучшем случае в таком вот кругу. Если бы ты был посредственностью – и слава богу. Но ты талантливый, храбрый, ищущий человек…

– Помню, как Коляныч на юбилее округа, давно уж, свои песни протеста запел, – встрял Дмитрий Абрамович. – Чуть ведь со сцены не сбросили. Я встал стеной: пускай, говорю, допоет, а потом делайте что хотите.

Коля покачал головой:

– В две тысячи третьем это было, еще при прежнем губере. С тех пор моего имени слышать не хотят, отовсюду вычеркивают.

– И будут вычеркивать, Николай. Будут вычеркивать! И я не могу тебе помочь. Я хоть и имею свободу, но должна согласовывать… И тебе надо ехать или в Питер, или в Москву, или же…

– Там тоже попса, говнорок.

– Ну, наверное, – согласилась Елена Юрьевна. – Но я не договорила… Или, если ехать некуда, то, извини, конечно… и не считай меня конформисткой какой-нибудь… Или писать другое.