class="p1">Нетерпеливый Калений не заставил вторично просить себя. Он бросился в дверь.

Едва успел он переступить через порог, как сильная рука Арбака толкнула его вперед.

– Да, слово это никогда не будет произнесено! – повторил египтянин с громким, торжествующим хохотом и захлопнул дверь за жрецом.

Калений полетел с нескольких ступенек, но, не чувствуя в эту минуту боли от падения, вскочил, бросился к двери и стал колотить в нее кулаком в отчаянии, крича диким голосом, более похожим на звериный вой, чем на человеческий вопль:

– О, выпусти меня, выпусти, я не стану просить у тебя золота!

Слова глухо доносились сквозь массивную дверь, и Арбак снова засмеялся. Затем, с силой топнув ногой, воскликнул, дав волю долго сдерживаемому гневу:

– Все золото Далмации не даст тебе ни корки хлеба. Умирай с голоду, негодяй! Твои предсмертные стоны не пробудят даже эхо в этих обширных залах, воздух никогда никому не откроет, как, изнемогая от голода и грызя свои собственные руки, погиб тот, кто смел грозить Арбаку и мог погубить его! Прощай.

– О, сжалься, сжалься! Бесчеловечный злодей! Затем ли я…

Конец фразы не долетел до ушей Арбака, он уже шел по темной зале. Жаба, толстая и вздутая, лежала неподвижно поперек его дороги. Луч лампы упал на отвратительное животное и на его красные, поднятые кверху глаза. Арбак осторожно обошел жабу, чтобы не наступить на нее.

– Ты мерзка и противна, – пробормотал он, – но не можешь сделать мне зла, поэтому тебе нечего меня бояться.

Крики Каления, заглушенные массивной дверью, все еще ясно доносились до слуха египтянина. Он остановился и стал напряженно прислушиваться.

«Неприятно, – подумал он, – что я не могу уехать из Помпеи, пока этот голос не замолкнет навсегда. Все мои запасы и сокровища лежат, положим, не в этом подвале, а в другом, противоположном флигеле. Мои слуги, расхаживая по дому, не должны слышать этого голоса. Но что этого бояться? Дня через три, если даже он останется жив, голос его ослабнет. Клянусь бородой отца моего, ослабнет настолько, что не проникнет сквозь стены его могилы. Клянусь Исидой! Как холодно! Не мешает выпить кубок фалернского, приправленного пряностями».

С этой мыслью египтянин, не ощущая ни малейшего угрызения совести, закутался плотнее в свой плащ и вышел на свежий воздух.

XIV. Нидия беседует с Калением

Какие слова, полные ужаса и вместе с тем надежды подслушала Нидия! Завтра Главк будет осужден, а между тем существует человек, который может спасти его, а Арбака обречь на погибель, и этот человек всего в нескольких шагах от того места, где она спрятана! Она слышала его крики и вопли, его жалобы и проклятия, хотя они слабо доносились до ее уха. Он был в темнице, но она знала тайну его заточения: если б только ей удалось бежать, она бросилась бы к претору: еще не поздно пролить свет на это дело и спасти афинянина. Волнение почти душило ее. Голова ее кружилась, она чувствовала, что обмирает, но усилием воли овладела собою и, напряженно прислушавшись несколько минут, пока не убедилась, что Арбак удалился, оставив ее в одиночестве, она подползла, руководствуясь слухом, к той самой двери, которая захлопнулась за Калением. Здесь она еще отчетливее услышала его крики отчаяния и ужаса. Трижды она пыталась заговорить и трижды голос ее замирал, не проникнув сквозь массивную дверь. Наконец, найдя замок, она приложилась губами к его щелке, и пленник явственно услыхал нежный голос, шептавший его имя.

Кровь его застыла в жилах, волосы поднялись дыбом. Какое таинственное, сверхъестественное существо могло забраться в это страшное уединение?

– Кто там? – крикнул он в новой тревоге. – Какой призрак, какая страшная Larva посетила несчастного Каления?

– Жрец, – отвечала вессалийка, – помимо ведома Арбака я была, по воле богов, свидетельницей его коварства. Если я смогу сама выбраться отсюда, я попытаюсь спасти тебя. Но отвечай на мои вопросы в замочную скважину.

– О! Небесный дух! – воскликнул жрец с восторгом, повинуясь приказанию Нидии. – Спаси меня, и я продам все кубки из самого храма, чтобы отплатить тебе за твою доброту.

– Не нужно мне твоего золота, а нужна только твоя тайна. Хорошо ли я расслышала? Ты можешь спасти афинянина Главка от тяжкого обвинения, угрожающего его жизни?

– Могу, могу! За это и запер меня здесь вероломный египтянин (да разразят его фурии), за это он и оставил меня умирать с голоду и гнить в этом подвале…

– Афинянина обвиняют в убийстве, можешь ли ты опровергнуть обвинение?

– Только освободи меня, и тогда ни одна самая надменная голова в Помпее не будет в такой безопасности, как голова грека. Я собственными глазами видел, как совершилось преступление, видел Арбака наносящим удар, я могу уличить истинного преступника и спасти невинного. Но если я погибну, тогда и он умрет. Разве ты принимаешь в нем участие? О, благословенная незнакомка, в моем сердце приговор, осуждающий или спасающий его!

– И ты дашь полное показание всего, что знаешь?

– О да! Хотя бы сам ад раскрылся у меня под ногами! Мщение предателю-египтянину, мщение, мщение, мщение!

Между тем как Калений выкрикивал эти последние слова, скрежеща зубами, Нидия поняла, что в его лютой страсти именно и заключается спасение афинянина. Сердце ее забилось. Неужели ей предназначено судьбой избавить от смерти ее кумира, ее обожаемого Главка?

– Довольно, – сказала она про себя, – высшие силы, приведшие меня сюда, помогут мне и дальше. Да, я чувствую, что спасу тебя. Жди с терпением и надеждой.

– Будь осторожна, осмотрительна, милая незнакомка. Не пробуй умилостивить Арбака, – у него сердце каменное. Ступай к претору, расскажи ему все, что ты знаешь, добейся приказа произвести обыск, приведи сюда солдат, искусных слесарей, ведь эти замки удивительно крепки. Я могу умереть, умереть с голоду, если ты замешкаешься! Иди, иди! Однако нет, погоди, так страшно остаться одному. Воздух здесь, как на кладбище, а скорпионы… О! Какие-то бледные привидения… О, останься, останься!

– Нет, – молвила Нидия, зараженная ужасом жреца и жаждавшая остаться одной, чтобы все обсудить про себя, – нет, для твоей же пользы я должна уйти. Да подкрепит тебя надежда. Прощай!

С этими словами она ускользнула прочь, ощупывая протянутыми руками колонны, пока, наконец, добралась до дальнего конца залы и достигла входа в галерею, которая вела на открытый воздух. Но там она остановилась, поняв, что рассудительнее было бы подождать, пока не минует ночь и не наступит рассвет. Тогда весь дом будет погружен в сон, и она может выйти незамеченной. Поэтому она еще раз легла наземь и стала считать долгие минуты.