Обняв покрепче Джемайму, Шарлотта промолчала.

Айседора сидела за столом напротив епископа и наблюдала, как тот задумчиво ковыряется в тарелке, нагруженной яичницей с беконом, колбасой и почками. Реджинальд выглядел вялым, но в то же время он постоянно жаловался на какие-то боли, и его жена опасалась, что если поинтересуется его самочувствием, то он дотошно перечислит ей все свои легкие недомогания. Обычная вежливость требовала выслушать его и утешить. Нежная привязанность побудила бы пойти и на большее, но миссис Андерхилл вовсе не испытывала ничего подобного. Поэтому она спокойно жевала гренки с мармеладом, стараясь не встречаться с мужем взглядом.

Лакей принес утреннюю газету, и епископ жестом велел положить ее на стол рядом с ним, чтобы, вскоре покончив с завтраком, он мог взять и прочесть ее.

– И унесите уже мою тарелку, – распорядился он.

– Слушаюсь, милорд. Желаете что-либо еще? – педантично спросил дворецкий, исполнив распоряжение. – Уверен, кухарка еще может порадовать вас десертом.

– Нет, благодарю, – отказался Андерхилл. – Я не голоден. Будьте любезны, подайте только чай.

– Слушаюсь, милорд.

Исполнив и этот приказ, слуга почтительно удалился.

– Тебе нездоровится? – помимо воли вырвалось у Айседоры.

Этот вопрос стал настолько традиционным, что ей потребовалось бы осознанное усилие, чтобы не задать его.

– Тягостно сознавать нынешние новости, – ответил ее муж, еще даже не заглянув в газету. – Либералы набирают голоса, и Гладстон, видимо, опять будет формировать правительство, хотя вряд ли оно продержится долго. Но тут уж ничего не поделаешь.

Она должна пересилить себя, напомнила себе супруга епископа. Она же обещала помочь ему и сейчас, сидя напротив него за столом, буквально ощущала исходящий от мужа страх, словно им пропитался уже сам воздух столовой.

– Правительствам свойственно меняться, но они все равно остаются, – мягко заметила женщина. – Остаются и благие дела. Ты же проповедовал это всю жизнь. Тебе известна сила добродетели. Многое может разрушиться, но праведность восстановится с Божьей помощью. Разве не в этом смысл воскрешения?

– Таково общее представление, упование, – монотонно произнес Андерхилл, не взглянув на жену.

– Но не истинная правда? – Айседора надеялась, что, увлекшись дискуссией, он воспрянет духом и осознает, как глубока его собственная вера.

– Правда… не имею понятия, – вяло ответил Реджинальд. – Всего лишь склад мышления. Я неустанно твержу проповеди каждое воскресенье, в силу служебной обязанности. Я не могу позволить себе говорить другое. Но я сомневаюсь, что верю в воскрешение праведников больше, чем любой прихожанин моей паствы, – а они все приходят в храм для приличия, по заведенной традиции. Каждое воскресенье преклоняйте колени у церковной скамьи, повторяйте положенные молитвы, пропевайте гимны, делайте вид, что слушаете проповедь – и все сочтут вас праведником. А ваши помыслы могут быть направлены куда угодно… на жену вашего соседа, или на его добро, или на смакование его грехов, но никому о том не ведомо!

– Ведомо Богу, – возразила миссис Андерхилл, поразившись прозвучавшему в ее голосе негодованию. – И помимо того, известно самому этому лицемеру.

– Айседора, нас миллионы! Неужели ты полагаешь, что у Господа нет занятий поинтереснее, чем слушать нашу суетную болтовню? «Избавь меня от этого и ниспошли то, благослови и избави меня от тягот жизни…» Такого рода распоряжения я отдаю моим слугам, благодаря чему, во-первых, мы и имеем их, и нам не приходится взваливать на себя домашние заботы. – Лицо епископа скривилось от отвращения. – Это не богослужение, а некий ритуал, проводимый ради нас самих и ради того, чтобы произвести должное впечатление на ближних. Какому Богу надобны такие верующие, какая вообще польза от притворной жизни? – На его лице вновь появилась презрительная гримаса, а в глазах вспыхнуло такое искреннее возмущение, будто его постигло подлое разочарование и он лишь сейчас осознал всю полноту этой подлости.

– Кто решил, что именно надобно Господу? – спросила его супруга.

Реджинальд уставился на нее с пораженным видом.

– Именно этим на протяжении почти двух тысячелетий ведала Церковь! – бросил он. – Практически всегда!

– Мне казалось, что Церковь лишь способствует нашему духовному росту, – возразила миссис Андерхилл. – Ведь вера – не самоцель, а лишь средство, ведущее к цели.

Ее муж раздраженно поморщился:

– Иногда, Айседора, ты несешь сущий вздор. Я – епископ, определенный от Бога. Не пытайся поведать мне, ради чего живет Церковь. Твои попытки смехотворны.

– Если ты определен от Бога, то тебе не следует и сомневаться в Нем, – резко парировала женщина. – Но если ты определен от человека, то, вероятно, тебе следует стремиться понять, каковы же желания Бога. Возможно, тогда обнаружится разница.

Лицо Андерхилла застыло. На некоторое время он, казалось, оцепенел, но потом очнулся и быстро взял газету, подняв ее достаточно высоко, чтобы закрыться от жены.

– Фрэнсис Рэй покончил с собой, – сообщил он чуть позже. – Видимо, тот проклятый полицейский, мистер Питт, затравил его из-за убийства спиритической проводницы, воображая, что бедняга что-то знает о нем… Дурачина!

Айседора ужаснулась. Она вспомнила Питта – Корнуоллис очень высоко ценил его как своего подчиненного и относился к нему почти с отеческой любовью. Первой у нее мелькнула мысль о том, как огорчится Джон из-за такой несправедливости, если это неправда, или от разочарования, если по какой-то жуткой случайности все было именно так.

– А с чего вообще он мог такое вообразить? – спросила она.

– Сие одному Богу ведомо, – сухо заявил ее муж, явно желая закрыть эту тему.

– Ну, а что напечатано в газете? – настойчиво спросила Айседора. – Ведь статья-то перед тобой!

– Об этом деле писали во вчерашней газете, – раздраженно буркнул епископ. – Сегодня там лишь немного новых подробностей.

– Так что же там сказано? – упорствовала миссис Андерхилл. – В чем обвиняют Питта? С чего вдруг он решил, что именно Фрэнсис Рэй может что-то знать о кончине медиума?

– Это не имеет никакого значения, – ответил Реджинальд, не опуская газету. – В любом случае Питт глубоко заблуждался. Доказано, что Рэй не имел к убийству никакого отношения, – заключил он, сурово добавив, что не намерен больше ничего обсуждать.

Женщина налила себе вторую чашку чая и выпила его в молчании.

Потом она неожиданно услышала судорожный вздох супруга, словно ему вдруг стало нечем дышать. Газета выскользнула из его ослабевших рук, и отдельные листы беспорядочно упали ему на колени и на тарелку. Лицо епископа стало пепельно-бледным.

– Что с тобой? – встревожено спросила Айседора, испугавшись, что его хватил удар. – Что случилось? У тебя острая боль? Реджинальд? Может… – Она умолкла.