Епископ попытался встать из-за стола.

– Мне… мне необходимо прогуляться, – пробормотал он.

В мрачном раздражении Андерхилл отшвырнул газету, и листы с шелестом опустились на пол.

– Но к тебе через полчаса придет преподобный Вильямс! – возразила его жена. – Он уже наверняка выехал из Брайтона!

– Предложи ему подождать! – махнул ей рукой епископ.

– Далеко ли ты собрался? – Айседора тоже поднялась из-за стола. – Реджинальд! Далеко ли ты будешь?

– Недалеко, – бросил Андерхилл от двери. – Пусть подождет!

Женщина поняла бессмысленность дальнейших вопросов. Ее муж не желал ничего говорить. Должно быть, какие-то новости в этой газете вызвали у него приступ паники. Наклонившись и собрав распавшиеся листы, Айседора начала свои поиски со второй страницы, прикинув, что именно там он и мог вычитать нечто столь волнующее.

Нужная заметка сразу бросилась ей в глаза. Это было заявление полиции по делу Мод Ламонт, в котором говорилось, что на последнем сеансе в ее доме присутствовали три клиента. Двоих из них она записала в ежедневник под соответствующими именами, а третьего – в виде таинственного рисунка, пиктограммы или картуша. Он напоминал небрежно написанную букву «f», накрытую дугой. Или, с точки зрения Айседоры, епископский посох под символично изображенным холмом – Андерхилл[33]…

В полицейском заявлении утверждалось, что в бумагах Мод Ламонт остались записи, указывающие полное имя третьего клиента и что она шантажировала его, так же как и двух других. Еще там было сказано, что расследование успешно близится к завершению и что, после повторного прочтения ее ежедневников с учетом новых сведений, полиция без труда установит личность «Картуша» и искомого убийцы.

Значит, епископ отправился на Саутгемптон-роу. Миссис Андерхилл поняла это с такой уверенностью, словно сама последовала за ним туда. Он наверняка ходил на сеансы Мод Ламонт, надеясь отыскать доказательства существования жизни после смерти, доказательства того, что его дух будет продолжать жить в некоей известной ему форме. Что его ждет не полное исчезновение, а лишь простое изменение формы бытия. Все христианские учения, постигнутые им в ходе жизни, не дали ему такой уверенности, и в отчаянии он обратился к помощи медиума с ее постукивающим столом, левитацией и эктоплазмой. Но и это еще не так страшно – гораздо страшнее были мучительные сомнения и слабость духа, и Айседора отлично понимала, что ее муж познал смертельный страх, глубокое душевное одиночество, даже пустоту, всепоглощающий источник отчаяния. Но ходил он туда тайно и даже после убийства Мод Ламонт не заявил о себе. Он позволил, чтобы третьим неизвестным клиентом ошибочно сочли Фрэнсиса Рэя, позволил погубить его репутацию, а теперь еще и репутацию Питта…

Гнев и презрение к мужу вспыхнули в миссис Андерхилл обжигающей болью, охватившей все ее существо. Внезапно она опустилась на его стул, и газета снова упала на стол, по-прежнему открытая на зловещей заметке. Эта заметка доказывала, что Фрэнсис Рэй не мог быть тем третьим клиентом, но слишком поздно, чтобы избавить его от горя или от осознания того, что вся его жизнь потеряла смысл, опороченная перед теми, кто любил и воодушевлял его. А главное, слишком поздно, чтобы помешать ему принять непоправимое решение добровольного ухода из жизни.

Сможет ли она когда-нибудь простить Реджинальда за то, что он позволил этому произойти, за его подлейшее малодушие?

И что же ей теперь делать? Ведь сейчас Реджинальд едет на Саутгемптон-роу, намереваясь уничтожить свидетельство своей причастности к этому делу. Должна ли она хранить ему верность?

Айседора полагала, что он вел себя преступно бесчестно. Да, лицемерие отвратительно, однако оно разрушало в основном самого епископа, не причиняя серьезного вреда никому из окружающих. Гораздо ужаснее было то, что муж позволил подозревать в этом грехе Фрэнсиса Рэя до тех пор, пока окончательно не погубил его, – это стало последней каплей несчастья, переполнившей горькую чашу скорби Рэя и сокрушившей его дух, погубившей, вероятно, не только его жизнь, но и веру в справедливость. Правда, миссис Андерхилл не считала, что Господь отвергнет навеки страдальца или страдалицу, сломавшихся, возможно, лишь в роковой момент под невыносимой тяжестью свалившихся на них испытаний.

И ничего уже не исправить. Рэй погиб. Смертный грех его ухода уже не изменишь. Даже если Церковь, закрыв глаза на случившееся, похоронит его со всем почтением, позволив ему упокоиться с миром, это все равно не изменит правды.

Айседора колебалась. Какой же глубины может достичь ее преданность? Долго ли она будет покорно следовать за мужем по пути его безумного малодушия? Нет, всему есть предел. Нельзя заодно с ним позволить погубить и собственную душу.

И тем не менее она прекрасно понимала, что, если бросит Реджинальда сейчас, он воспримет это как предательство.

Знал ли муж, кто убил Мод Ламонт? Можно ли даже вообразить, что он убил ее сам? Безусловно, нет! Нет! Ограниченный, исполненный самомнения и снисходительности, поглощенный лишь собственными чувствами, он совершенно не замечал ни радостей, ни страданий окружающих людей. Пусть Реджинальд труслив. Но на откровенный грех он не способен, он просто не мог бы совершить заведомо противозаконный проступок и скрывать его всю оставшуюся жизнь. Даже он не мог бы оправдать убийство Мод Ламонт, вне зависимости от того, чем она его шантажировала.

Но возможно, епископ знал, кто и почему мог решиться на убийство. И полиция должна узнать всю правду. Миссис Андерхилл понятия не имела, как связаться с Питтом в Специальной службе и кто назначен новым начальником на Боу-стрит. Ей необходимо было поговорить с кем-то знакомым. Это дело было достаточно мучительным и без того, чтобы пытаться объяснить его какому-то чужому человеку. Она могла обратиться к Корнуоллису. Он поможет ей понять, как действовать дальше.

Теперь, приняв решение, Айседора уже не колебалась. Едва ли имело значение, во что она одета, – просто надо успокоиться и говорить разумно, говорить только известную ей правду, а Джон уже сделает необходимые логические выводы. Нельзя позволить проявиться гневу, или презрению, или охватывающей ее горькой обиде. Нельзя поддаваться эмоциям. Она должна поговорить с капитаном как с умным, сведущим человеком – не более того. Без всякого намека на те более нежные чувства, которые мог испытывать каждый из них.

Корнуоллис оказался на месте, но проводил какое-то совещание в своем кабинете. Миссис Андерхилл спросила, нельзя ли подождать, когда он освободится, и примерно через полчаса констебль проводил ее в кабинет, где Джон уже ждал ее, встав из-за письменного стола и выйдя на середину комнаты.

Констебль закрыл за ней дверь, и она смущенно остановилась.

Помощник комиссара полиции уже приоткрыл рот, собираясь произнести традиционное приветствие, а заодно дать себе время освоиться с ее столь неожиданным визитом. Но еще не успев ничего сказать, он заметил страдание в ее глазах.