— Клянусь, все так и будет. А где мальчик Саша?

Сашка сидел рядом и тер вонючей мазью синюю сморщенную культю. Сжалось мое сердце — лучше бы я тебя не знал и не видел. «Прости, прости! Все устроится, Санек, как-нибудь». Скоро мы встретились с доставучей теткой, и я показал им Сашку. Они, тетка с Главного канала и другие редакторы программы «Найду тебя», хотели даже Сашку пообнимать. Я не дал.

Я прожил с Сашкой еще неделю и выдохся. Попросился в командировку: мне выписали в бухгалтерии командировочные, редактор Ленок уточнила время спутниковых перегонов.

Я паковал сумку.

— Ты в Грозный, братан? — спрашивал Сашка.

— Нет.

— Можно я в кино схожу?

— Я вернусь через четыре дня.

— Я на гитаре твоей попробую, братан?

Он называл меня «братан», и я его тоже. Мы обнимались, когда собирались расставаться, хлопали друг дружку по спине, я его не сильно — сколько его не кормили, он не толстел. Я всем своим видом панибратствовал с ним. Я старался отвлечь его какой-нибудь пустяковиной, — чтобы он не задавал мне вопросов, а мне не приходилось бы отвечать на них. Он не должен был усомниться во мне. Он и стал единственным, кто и не усомнился во мне! А я прятал от него взгляд. И я научился произносить, — сначала рот жгло, язык жгло, легкие жгло, — но сказал: «Прости Сашка! Прости меня за все то добро, которое я причинил тебе! Лучше бы тебя там, как мать…» Но я не Сашке сказал, а произносил шепотом и про себя: «Лучше бы и тебя там, как мать убили бы». За это — такие премерзкие слова — меня должен был впоследствии сурово наказать Бог.

И я уехал в очередную командировку.

Что же с Сашкой?

Но еще до моего отъезда, приехала доставучая тетка-редакторша с Главного канала из шоу-программы «Найду тебя». Я называл ее на «вы» и мелко тряс протянутую сухую ладошку. Ужасное у нее было лицо — насквозь пропахшее добротой. Проще всего верить в чужую доброту и жить дураком в глазах премерзких.

— Вы можете не сомневаться во мне! Во мне вы можете не сомневаться! — она повторяла и так и так. Я поверил и так и так.

Тетка-редакторша согласилась навещать Сашку, пока я буду в командировке. Жена ушла в очередной раз к себе на юго-восток. Не сидеть же было ей, девятнадцатилетней, с дурачком Сашкой.

— Я буду мила с ним. Что он ест? Ему девятнадцать… да что вы? Стопками трусики и майки? Думаю, он сам разберется в таких интимных деталях. Какой у него интересный профиль. Когда вы вернетесь? Раз, два, три… через четыре дня?

Сашка сказал тетке «здрасте» — открыл рот и пахнул ей в доброе лицо. Тетка скривилась. Не сдержалась: достала из сумочки флакончик доброты и пшик, пшик на себя. Я заметил, что ей не понравилось нюхать Сашку, но позлорадствовал: «Хоть ты, хоть и невинная, но ответишь! Кто-то должен за все ответить? Нюхай, как у него от зубов воняет! Знаешь, как надо труп снимать? Чтобы ветер со спины…»

Я улетел и не заметил подвоха.

Я работал в командировке не покладая рук.

Так Сашку и украли: закрыли квартиру на ключ, оставили неприбранной посуду, неубранной постель. И увели. Увезли поучаствовать в шоу Главного канала страны.

Мой коллега, корреспондентище с небритым имиджем, позвонил мне и сообщил, что Сашку украли, что я дурак — что верю всяким сволочам. Но пусть я не переживаю, Сашку освободили и сорвали шоу на Главном канале страны в программе «Найду тебя». Было человек двадцать задействовано в срыве эфира: сотрудники службы безопасности «Независимой» компании, корреспонденты «Независимой», которые ездили в Балаково Саратовской и перехватывали у корреспондентов Главного сестер-тройняшек Веру, Надежду, Любовь. Водители со служебных «четверок». Даже участвовала сама она — главный редактор, милая — очень милая дама. И сам он — коллега с небритым имиджем.

Мне позвонил отец, сказал, что к ним в Подмосковье везут высвобожденного Сашку. Звонила мама, спросила, где его вещи — стопками трусики и майки? Звонила жена — требовала пересмотреть наши отношения. Я всем отвечал одно и то же, отвечал неразборчиво — что у меня съемки, спутниковый перегон и самолет.

Одну из сестер, Веру, доставили в Москву и Подмосковье. Ей объяснили, что ее ждет брат. Вера прижимала к тяжелой груди дамский ридикюль. Встречей руководил мой коллега с небритым имиджем. Мама звонила мне и сказала, что все произошло быстро, и я подумал, что как перегон по спутнику. Сашке передали деньги: три тысячи долларов, что собрали мои коллеги из «Независимой», и сверток с деньгами контрактников из Грозного. Сашка был теперь богат. Много денег свалилось на его плечи. Сашка уезжал: он ковылял по перрону, забегал вперед, оборачивался и громко переспрашивал — раз, наверное, двадцатый — который у них вагон. За ним шел матерый корреспондентище, за ним шла сестра Вера, она несла сумку с Сашкиными вещами и крепко прижимала к тяжелой качающейся груди дамский ридикюль с пухлой пачкой денег.

Было на самом деле смешно, даже злорадно: на Главном канале страны был сорван эфир программы «Найду тебя». У них было запланировано прямое включение на вокзале: встреча сестер и брата. Мне звонили с неизвестных телефонов и с известных. За день до эфира звонить перестали. Я подумал, что этих сволочей уволили и утопили в Останкинском пруду, а на их место взяли других.

Поезд тронулся, на прощание истошно дудукнул.

Матерый корреспондентище развернулся и уверенно, словно ему предстояло спасать еще кого-то, зашагал прочь с платформы.

История закончилась.

В те дни за моим окном стояли чудные погоды: со стороны Ботанического сада и Останкинской башни каждый вечер сгущались прелестные закаты. Наблюдая за сонной природой, я тогда впервые задумался — а не написать ли мне обо всем этом, ведь презабавнейшая история приключилась. Драма. Трое и более. Монологи, внутренние голоса, откровения негодяев и скучный лепет праведников. Сашка станет моим апофеозом, апогеем моего великодушия! Как раз, когда я размышлял — начать писать или не начать — в Москву вернулся Сашка.

С его торжественного отъезда прошла неделя.

Он стоял передо мной и преданно улыбался.

Мне показалось, что он хотел кинуться ко мне, обнять меня как раньше, сказать: как дела, братан! Сказать, как он рад меня видеть снова, как он любит меня, и как он благодарен мне, и как он верит каждому моему слову. Но он не кинулся, а только оскалился желтым ртом. Он вернулся из Балакова Саратовской с паспортом и восемнадцатью рублями: на дне его сумки лежало грязное полотенце, полбуханки