– Ты о Генри Плау? – спросила она. Она набралась; взгляд ее безостановочно блуждал. – Боже, он такой горяченький. Не физически, ясное дело, а интеллектуально. Так и хочется раскроить ему голову и откусить огромный кусок его мозга. Понимаешь? – Она засмеялась, хлопнула меня по руке. – Ванесса понимает.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросила я, но она уже отвернулась. Ее внимание привлек гигантский арбуз, который разламывали так же, как она, по ее словам, хотела вскрыть череп Генри.

– Его пропитали двумя бутылками водки, – сказал кто-то.

Ни у кого не было ни ножей, ни тарелок, так что люди просто хватали арбуз руками. На пирс капал смешанный с выпивкой сок.

Я попивала теплое пиво из банки и сквозь щели в досках наблюдала за волнами. Бриджит подошла с хот-догами в обеих руках, протянула один мне. Когда я покачала головой и сказала, что ухожу, у нее опустились плечи.

– Почему ты не можешь хоть раз в жизни повеселиться? – спросила она, но, увидев мое вытянувшееся лицо, поняла, что зашла слишком далеко. Уходя, я услышала, как она кричит: – Я пошутила! Ванесса, не злись!

Сначала я собиралась домой, но при мысли о том, что мне предстоит очередной пьяный день в постели, резко развернулась и пошла к корпусу Генри, зная, что по понедельникам он в кампусе. Я запомнила все его расписание наизусть: когда он в кампусе, когда у него пары и когда он у себя в кабинете, скорее всего один.

Дверь была открыта, его кабинет пуст. На столе лежала стопка бумаг, стоял открытый ноутбук. Я представила, как плюхнусь на его стул, открою ящики стола, просмотрю все, что внутри.

Он вошел, когда я стояла у его стола.

– Ванесса.

Я повернулась к нему. В руках он держал блокноты на пружинах, студенческие журналы с курса английской композиции, которые он больше всего ненавидел проверять. Я так много о нем знала. Столько знать было ненормально.

Пока Генри клал журналы на стол, я опустилась на второй стул, уронила голову в ладони.

– У вас что-то случилось? – спросил он.

– Нет, я просто напилась.

Подняв голову, я увидела его ухмылку.

– Вы напились, и инстинкты привели вас сюда? Я польщен.

Я со стоном надавила ладонями на глаза.

– Не будьте со мной таким милым. Я веду себя неподобающе.

Боль вспыхнула на его лице. Нельзя было так говорить. Мне ли было не знать, что, привлекая слишком много внимания к тому, чем мы занимаемся, можно было все разрушить.

Я достала из кармана телефон, показала его ему, прокручивая список пропущенных звонков.

– Видите? Вот сколько раз он мне звонил. Он не дает мне покоя. Я схожу с ума.

Я не объяснила, кто такой «он», потому что в этом не было необходимости. Скорее всего, Стрейн всегда был на уме у Генри, когда он смотрел на меня. Интересно, встречались ли они. Я часто воображала, как они жмут друг другу руки, и частички меня, оставшиеся на теле Стрейна, передаются Генри – так я ближе всего подбиралась к тому, чтобы к нему прикоснуться.

Генри пристально смотрел на мой телефон.

– Он вас преследует, – сказал он. – Вы можете заблокировать его номер?

Я покачала головой, хотя понятия не имела. Скорее всего, я могла это сделать, но я хотела видеть, что он продолжает звонить. Его звонки были подобны дыханию у меня на затылке. Но я также знала, что Генри сочувствует мне, пока мои поступки и желания правильны и я делаю все возможное, чтобы защититься.

– А что вы скажете на это? – спросила я. – Несколько недель назад он прислал мне кучу бумажек из тех времен, когда меня вышвырнули из Броувика…

– Что? – ахнул Генри. – Я не знал, что вас вышвырнули.

Неужели это тоже было ложью? Строго говоря, я сама ушла: в конверте, который прислал Стрейн, была даже копия моего заявления, – но мне казалось более правдивым сказать, что меня вышвырнули, потому что у меня не было выбора, даже если я была и виновата.

Я будто со стороны услышала, как рассказываю всю историю: как я взяла вину на себя, потому что не хотела, чтобы Стрейна посадили, о вызовах к директрисе и о том, как стояла перед полным классом и называла себя лгуньей, как отвечала на вопросы, словно на пресс-конференции. Генри слушал с отвисшей челюстью. Он излучал сочувствие, и чем более потрясенным он выглядел, тем больше мне хотелось говорить. Мною двигал непреодолимый порыв, новое чувство своей правоты, ощущение, что я пережила нечто ужасное – страшную катастрофу, расколовшую мою жизнь на «до» и «после». И теперь, после такого потрясения, пришло желание говорить. Разве не могла я рассказать эту историю, если мне так хотелось? Пусть я манипулировала правдой и темнила, но разве я не заслуживала увидеть свидетельства того, что Стрейн со мной сотворил, на сочувственном лице другого человека?

– Зачем он это сделал? – спросил Генри. – Что заставило его прислать вам все это именно сейчас?

– Я его игнорирую. Из-за того, что происходит.

– Из-за жалобы на него?

Я кивнула:

– Он боится, что я его сдам.

– Вы не думали так и поступить? – спросил Генри.

Я не ответила, а это было все равно что сказать нет. Вертя телефон в руках, я произнесла:

– Вы, наверное, ужасного мнения обо мне.

– Вовсе нет.

– Просто это очень сложно.

– Вы не обязаны объясняться.

– Не хочу, чтобы вы считали меня эгоисткой.

– Я так не считаю. Я считаю вас сильной, ясно? Вы невероятно, невероятно сильная.

Он сказал, что Стрейн страдает от психологического самообмана, что он пытается меня контролировать, хочет заставить меня почувствовать, что мне снова пятнадцать, что то, что он со мной сделал и продолжает делать, переходит все границы. Когда Генри это говорил, я увидела ярко-белое небо и бесконечные просторы выжженной земли, едва заметный за стеной дыма силуэт, Стрейна, проводящего пальцем по голубым венам на бледной коже, комки пыли, вьющиеся под слабым зимним солнцем.

– Я никогда его не сдам, – сказала я, – каким бы плохим он ни был.

Лицо Генри стало мягким – мягким и очень-очень грустным. В это мгновение я почувствовала, что, если бы шагнула к нему, он бы позволил мне все, чего я захочу. Он бы не сказал нет. Он сидел так близко, что к нему можно было прикоснуться, его колено было направлено на меня, он ждал. Я представила, как он распахивает объятия, привлекает меня к себе, представила свой рот в паре дюймов от его шеи, как его тело дрожит, когда я прижимаюсь к нему губами. Он бы мне позволил. Он бы позволил мне все что угодно.

Я не шевелилась; он вздохнул.

– Ванесса, я за вас переживаю, – сказал он.

В пятницу перед весенними каникулами Бриджит пришла домой с завернутым в полотенце котенком. Он был пестрым и зеленоглазым, с блохастым пузиком и хвостом крючком.