– Госпожа мастер, – вечером третьего дня взмолился Сарвиссиан, – давайте поедем уже, устал я брюхо набивать.

– Хорошие ж люди, – улыбнулась Эльга.

– Хорошие, ага, – кивнул извозчик, – только укорота ихней доброте нет. Как с цепи сорвались.

– Это они с непривычки.

– Да я уж понял. Поехали, а?

Забор так и стоял на меже.

И Ружи, и Башквицы провожали их одной смешавшейся толпой, дети с четверть лиги бежали за фургоном, махали руками, смеялись. Лиственные фигуры с забора, обнявшись, смотрели вслед сквозь опустевший лагерь, частокол столбиков на меже и пустые светлые пространства на месте собранных палаток.

Осип Башквиц напоследок кланялся в пояс.

– Храни вас Матушка-Утроба.

– Долгой жизни, – сказала Эльга на прощание.

Ей сшили огромный мешок для листьев, который наполнили в два селения листьями с окрестных лесов. Под руководством Сарвиссиана его кое-как укрепили на фургонной крыше. Он шелестел и днем и ночью, превращая повозку в загадочный звуковой инструмент.

Дни были солнечные.

На горизонте громоздились леса, всюду цвел кипрей. Многолюдные местечки попадались все реже, но кобельцы на три, а то и пять-шесть дворов встречались постоянно. На ночь принимали радушно, печать титора вызывала благоговейные перешептывания.

Эльга непременно оставляла по одному, по два букета, хранящих дом от сырости или пожара, как того желали хозяева. Где-то набивала на жениха, где-то – от болезни. Пальцы ходили легко, с выдумкой, сами.

На лесопилке по пути она закупила новых досок, их душистым грузом сложили у заднего борта и в два ряда настелили на пол. Тянулись навстречу подводы с бревнами и смолой, с мехами да шкурами. Мальчишки гоняли к водопою коров. Косари разбредались от дороги в поля. Шелестели новостями деревья.

Вечерами Эльга слушала пересказы от листьев на крыше фургона. В южных наделах уже собирали первые урожаи груш и неведомых сладких персиков, дорожал овес, пропал в песчаной буре и удивительным образом через четыре дня нашелся обоз с тканями и приправами, какой-то Омирхан Каюк обманул энгавра Согдынбая, пообещав ему вернуть молодость, а для этого запер в башне.

Кранцвейлер Дидеканг Руе в честь десятилетия своего правления объявил трехдневные торжества. Хмелку, пиво и пряники в столице раздавали даром. В случившейся давке на площади перед дворцом насмерть затоптали девятнадцать человек. Виновные в происшествии кафаликс-распорядитель и его подчиненные отправлены на запад вместе с набранным из окрестных вейларов войском.

О войне на границе с Тангарией листья молчали. И о мастере смерти тоже. Эльге чудился в этом безотчетный страх. Будто, не упоминая о жутком мастере, листья всеми силами старались создать у самих себя впечатление, что его не существует.

Зато в Харное поймали змею о семи локтях. А в Докучном наделе обвалился берег реки, засыпав сети и лодки. В знакомом Большом Юхнине на ночь был пожар, сгорело четыре дома и городской амбар.

Что еще? В Томпалине открылась ярмарка, куда съехались гончары и бочкари со всего Края. В последний день от желающих испытать крепость творений горшечных мастеров не было отбоя. В Острейской бухте замечен иноземный барк. Мастер-лекарь Аварох Эмфалл продолжает изводить плясунью в Димурском наделе.

Плыли мимо кипрейные поля.

Эльга набивала букеты, удивляясь тому, что все время находятся тонкости, о которых она не догадывалась раньше, и все время приходят идеи, как точнее, изящней, искусней вывести самый простой узор.

Через четыре дня они обогнули низкий скальный выступ, похожий на мертвую рыбу, всплывшую белесым брюхом вверх, и выехали на моховые пустоши, изредка перемежаемые редколесьем и песчаными островами. К вечеру далеко в стороне увидели несколько чоломов. Заехали в городок, который населяли в основном лесорубы с семьями. По соседству за деревянным частоколом нес службу небольшой гарнизон. На дороге стоял пост.

Красноглазый от хмелки воин, чужица, слива, ольха, долго, не понимая, смотрел на оплывший после короткого дождя мешок с листьями на крыше фургона.

– Чего везете-то?

– Листья, – ответила ему Эльга.

– А-а, – протянул воин, почесав ногу ногой. Он был молод, под первым слоем листьев в нем жили мелкие желания. – Сумасшедшие, что ли?

– Почему?

– Дикарям листья без нужды. А наши и подавно не купят. Да, пожалуй, даже если доплатите, не возьмут.

Сарвиссиан фыркнул.

– Ты, смотрю, большого ума человек. Разве что долгой жизни не пожелал. Только мы с листьями, великий муаммаз, работать едем.

– Обзываетесь? – насупился воин.

– Вообще-то великим муаммазом в южных землях за Краем не последних людей называют, – назидательно сказал Сарвиссиан.

– Там же калифы.

– Так не всякий калиф – великий муаммаз!

– А муаммаз кто?

– Мудрец.

Воин почесал лоб.

– Хвалите, значит. Так листья-то зачем?

– Вот ты балда!

– Эй-эй! Полегче!

Постовой сердито взмахнул пикой.

– Просто я – мастер листьев, – сказала Эльга, через Сарвиссиана вручая ему споро набитый букет. – Вот.

– Ах, вы – мас…

Воин сунул пику под мышку и склонил голову, изучая подарок. Спина его медленно распрямилась, из глаз пропала пьяная дымка.

– Это не я, – сказал он неуверенно. – Похож, но не я.

Эльга улыбнулась.

– Это будущее.

Воин приоткрыл рот. Взгляд его снова уткнулся в букет. Эльга наблюдала, как под чужицей и ленивой ольхой несмело прорастают опытный, стойкий вяз с предусмотрительным шиповником. Если и светила парню дурная тропка-дорожка, то теперь свернуть на нее не получится. Разве не хорошо?

– Мы поедем? – спросила Эльга.

– Да, пожалуй. Легкой дороги, – пожелал воин, не отводя взгляда от букета.

– Ну! – сказал ему Сарвиссиан.

– Что?

– Нам через тебя ехать?

– Простите.

Парень подобрал упавшую пику и шагнул в сторону.

– Долгой жизни, – буркнул Сарвиссиан, но добавил негромко, что сильно в этом сомневается.

Повинуясь ему, Анника и Глица бодро потянули фургон за кривую будку поста.

– Все у него будет хорошо, – сказала Эльга.

– А то! Он здесь медянку сшибает с каждого проезжающего!

Эльга, свесившись, оглянулась назад.

– Больше не будет. Я ему букет поправила.

– Так свои же и побьют.

– До смерти?