– Этого недостаточно, – заметил Сулла.

Они говорили один на один. Гости говорили о том о сем, но Долабелла слышал только своего покровителя. Он пытался понять, остается Сулла по-прежнему умнейшим человеком, от которого он многому научился, или выжил из ума. Если так, возможно, пришло его время – его, Долабеллы… Но Сулла продолжил:

– Нет, лишить его должности недостаточно. По правде сказать, мне бы хотелось переманить его на нашу сторону, в нашу партию. Как Помпея. Я прикажу Цезарю развестись с дочерью Цинны, одного из самых враждебных нам вождей популяров, и жениться на какой-нибудь римской патрицианке, дочери сенатора-оптимата, из тех, кто разделяет… наш взгляд на происходящее.

Долабелла наклонил голову, вздохнул и подвел итог:

– Я все-таки думаю, что ты преувеличиваешь.

– Нет, я не преувеличиваю, – настаивал диктатор. – Этот молодой Цезарь – племянник Гая Мария. Никто не знает, на что он способен. Я хочу, чтобы он был за нас. А не против нас.

Долабелла медленно покачал головой. Марий был великим вождем популяров и по-прежнему оставался легендой Рима. Но после смерти Мария-младшего, сына Мария-старшего, Гай Юлий Цезарь был единственным из его остававшихся в живых родственников, который представлял из себя кое-что. Сулла вовсе не потерял рассудка, он сохранял проницательность и осторожность, мог предвидеть будущие опасности: человек, который благодаря хитрости и чутью добился полной власти над Римом.

– Может быть, ты и прав, – согласился Долабелла и отпил вина, но внезапно его лицо омрачила тень сомнения. – Что, если молодой племянник Мария, этот Гай Юлий Цезарь, откажется разводиться?

На это Сулла сказал всего одно слово, повернув руки ладонями вверх:

– Тогда…

Он не закончил.

Долабелла не нуждался в разъяснениях.

LVI

Развод Цезаря

Domus Юлиев, Рим

82 г. до н. э., через несколько дней после пира у Суллы

– Смирись, – повторила Корнелия, съежившись в углу, как испуганная зверушка; но для пятнадцатилетней девушки голос ее звучал на удивление спокойно. – Смирись и не ропщи.

Она спрятала лицо в ладонях, силясь подавить рыдания. На словах она пыталась дать Цезарю свободу, но выражение ее лица, движения тела, слезы на глазах говорили о том, что она умоляет его остаться с ней.

В семействе этого восемнадцатилетнего юноши, насколько помнил Сулла, не было ни одного взрослого мужчины, у которого он мог бы попросить совета: Гай Марий, его великий наставник, научивший его разбираться в государственных и военных делах, умер четыре года назад, отец Цезаря – три года назад, а отец Корнелии, Цинна, погиб во время гражданской войны два года назад. Оставались Цезарь, Корнелия, Лабиен и лишь двое взрослых, имевших собственные суждения. Двое взрослых, которые расходились во мнениях относительно того, что надлежит делать юному Цезарю: его дядя Аврелий Котта и Аврелия, его мать.

Центурион Суллы, прибывший к Цезарю с приказом явиться к диктатору, невозмутимо стоял, ожидая, что юноша немедленно последует за ним. В его голосе звучало нетерпение. Он бесцеремонно вошел в дом и сразу изложил послание Суллы:

– Луций Корнелий Сулла требует присутствия юного Гая Юлия Цезаря в своем доме, чтобы обсудить его развод с Корнелией, дочерью преступника Цинны, а также новый брак с патрицианкой, соответствующей его положению, – выпалил он, после чего закрыл рот и застыл как статуя в середине атриума Юлиев, осиротевшей семьи, где так не хватало опытного pater familias, способного противостоять внезапному вторжению диктатора в их частную жизнь. Или подсказать, как действовать разумно и осмотрительно.

Молодой Цезарь встал рядом с Корнелией и положил руку ей на плечо.

– Соглашайся на развод и уходи, – сказала она, почувствовав тяжесть его руки. – Я не хочу, чтобы ты пострадал из-за нас, – повторила она, собравшись, уже более убежденно.

Аврелия посмотрела на сына: даже великому Сципиону Африканскому, которому в ранней молодости пришлось взять на себя ответственность за семью и стать pater familias, исполнилось к тому времени двадцать пять лет. А Цезарю было всего восемнадцать, и он имел противником всемогущего Луция Корнелия Суллу. Что мог он сделать без отца, без Цинны, своего тестя и прежде всего без дяди Мария, кроме как слепо подчиниться диктатору? То же самое советовал ее брат Аврелий Котта.

– Мальчик должен немедленно явиться к Сулле, – провозгласил он, – и подчиниться его воле. Он не может поступить иначе.

Аврелии казалось, что это разумно. Но в холодном взгляде сына она прочла решимость, неукротимый внутренний бунт, который рано или поздно должен был толкнуть его на жестокое противостояние с Суллой. Эту битву он не сможет выиграть. Аврелия воспитывала своего сына так, чтобы он никогда не сдавался, ни перед кем не сгибался, шел до конца… Но она не могла себе представить, что все это выпадет ему так рано, а его враг будет таким грозным.

– Что ты думаешь, матушка? – спросил Цезарь.

Аврелия кивнула, но ничего не ответила, задумчиво расхаживая по атриуму: если бы ей в свое время удалось отравить Корнелию, все было бы проще, но девушка носила под сердцем дитя и была матерью ее внучки. Кроме того, Корнелия всегда была предана семье. О том, чтобы убрать ее, теперь не шло и речи. Хорошо ли, плохо ли – как показали нынешние обстоятельства, это было плохо, очень плохо, – но Корнелия принадлежала к семейству Юлиев. Следовало действовать иначе.

Она обратилась к центуриону, который с важным видом застыл посреди атриума:

– Мой сын скоро отправится к Сулле, но ему нужно как следует подготовиться к встрече. – Аврелия держалась покорно, но в голосе пробивались властные нотки, подобающие хозяйке дома, и опытный военный безошибочно их уловил. – Нам нужно ненадолго уединиться. Полагаю, тебя не затруднит подождать моего сына на улице?

Центурион поразмыслил. У него был четкий приказ: не позволять членам семьи Цезаря, приглашенного к Сулле, проявлять своевластие. Его одолевали сомнения.

– У тебя есть оружие, центурион, и оно на виду, – продолжала мать Цезаря. – На виду у фламина Юпитера. Это святотатство. Ты не боишься богов?

Военный по-прежнему молчал, но при этом прикрыл краешком плаща висевший на поясе меч, чтобы его не было видно.

– Я могу подождать снаружи… Но со мной вооруженная центурия, – предупредил он. – И ни одна дверь не остановит нас, если в ближайшее время не появится тот, кого требует к себе Сулла.

– Он появится, – кивнула Корнелия. – А теперь, прошу тебя…

Она указала на дверь. Посланец ударил себя кулаком в грудь, развернулся и покинул сначала атриум, а затем и дом. Рабы заперли дверь и задвинули толстый засов, который, как объявил центурион, не выдержал бы